– И кого же вы подозреваете?
– Всех! Горцев, которые прятались в монастыре. Четырех монахов, которых не было в трапезной в момент землетрясения – Ллевелина, Меллерта, Роджерса и Барнса. И еще – троих вейцев.
– Вы пропустили еще одного подозреваемого, – мягко сказал Нан.
Келли дико дернулся.
– Кого?!
– Полковник, когда похищают бога, всеведущего и всемогущего, бог должен быть по крайней мере соучастником похищения.
Господин Нан, откинувшись на подушки паланкина и придерживая рукой вышитую ткань, с неприязнью разглядывал кривые улицы Нижнего Харайна. Всякий Нижний Город юридически не существовал, размеры домов и окраска их предписаны не были. Богатые усадьбы хоронились от воров и чиновников, выкатывающих глаз на чужое добро, а лачуги выставляли напоказ врожденное уродство: недаром земля под ними освящалась наспех, и о сроках строительства гадали пьяные геоманты…
Нан со вздохом опустил занавес. После разговора с Келли он провел в монастыре еще два часа.
Нан чувствовал себя лишним в этом подземелье, где с потолка светили голубоватые лампы и компьютеры с нежным шипением пускали слюнки распечаток.
Ученые ходили нервные и злые, не умея скрыть свое беспокойство и не собираясь скрывать своих мыслей. Чужак с манерами вейского чиновника раздражал их. Они пытались с ним спорить. Нан вежливо поддакивал, и это раздражало их еще больше.
Отец Сетакет, то есть Майкл Барнс, подсел к нему и заговорил о положении в Харайне… Рассказ его изобиловал убедительными подробностями. Он рассуждал о том, что трехлетний неурожай устроен наместником специально: Государственные каналы заилены, а на храмовых землях Бужвы, к примеру, все в полном порядке. Получается разделение труда. Племянник потихонечку гноит поля, а его дядя, господин Айцар, заручившись в столице поддержкой Ишнайи, сбывает храмовое зерно Бужвы втридорога, и подвозит рис из других мест.
Нан молчал, пока собеседник излагал занимательные подробности о столичных связях Айцара; если отец Сетакет не знает, что господин Айцар – человек Мнадеса, а не Ишнайи, то уж не Нану его просвещать.
Но, услышав про храм Бужвы, позволил себе удивиться: разве собеседнику не ведомо, что господин Айцар связан с храмом Уннушика, а не с храмом Бужвы? И что эти две, так сказать, финансовые корпорации враждуют насмерть? И что именно поэтому Айцар вовсе не занимается хлебными спекуляциями? И правильно делает, потому что государственная система распределения риса довольно надежна, и много на нем не наживешь.
Отец Сетакет закусил губу и пробормотал, что Айцар все равно мошенник, а кто-то ведь вздувает цены на зерно.
Нан с изумлением понял, что Сетакет врал ему намеренно.
И в момент землетрясения пребывал неизвестно где. Как и Сайлас Меллерт и Дональд Роджерс. И хотя монастырь был вотчиной Келли, Нан счел своим долгом поглядеть на этих двоих.
Однако Меллерт пребывал в гостевых покоях, беседуя с первослужителем Ира. И то, что рассказывали об этих беседах, Нану очень не понравилось.
Зато Дональд Роджерс, он же брат Лиид, сам охотно заговорил с Наном, – не о мелких делах Харайна, ведомых исповеднику, а все больше о закономерностях истории.
Нан слушал его не без удовольствия и наконец прямо спросил о господине Айцаре и араване Нарае: ведь эти двое часто бывали в монастыре.
Роджерс засмеялся.
– Ну что я могу сказать? У одного золото стоит позади неба, а у другого – впереди души.
Острота была вряд ли свежа, но хороша. Узаконенных имен на Вее, собственно говоря, не было, каждый называл отпрыска, как хотел. «Нарай» было усеченным «Наракан ай» – Небесное золото; «Айцар» – усеченным «Айни царки» – Золотая Душа.
Нан улыбнулся.
– Да, нынче много имен имеют корень «ай».
– А вы знаете историю этого словечка? – быстро подхватил Роджерс. – «Ай», когда-то «эйя» – в древневейском имело значение общей благодати. «Эйя» – это и благородный, и богатый, и добрый. Значение слова стало меняться после основания империи. Император Иршахчан постарался, чтобы благородные и богатые не заедали простой народ. Главным стал «ванят», а не «эйят» – чиновный, а не благородный. В «Книге завоеваний» слово «эйят» чаще всего встречается в контексте «эйят такой-то поднял восстание». Ненадолго, впрочем, поднял.
И вот слово пошло укорачиваться, никнуть, – и перелицевалось наконец. «Ай» сохраняет значение денег. Но это – золотые деньги, деньги, которые как бы стоят в оппозиции к государственному режиму, грязные деньги.
Хорошие, государственные деньги – это «кацун», из «кацна-ри» – долг, то есть долговые обязательства, выданные на пользование общественными хранилищами.
В текстах третьего века от основания империи благонамеренный человек всегда стремится иметь «кацун», а негодяй всегда стремится обзавестись «ай».
Но государство, уравняв всех граждан, принялось прихорашиваться само. Храмы, общественные здания, императорские дворцы – все заблестело золотом. Слово «ай», изгнанное в дверь, входит не то что через окно – через алтарь!
Язык свидетельствует: государство уничтожило частные богатства с тем, чтоб стать единственным богачом. Но парадокс состоит в том, что став богачом, оно тем самым реабилитировало идею богатства! Иршахчан проиграл. Исторических закономерностей не переплюнешь!
Господин Нан сказал, что он полностью согласен с мистером Роджерсом. Господин Нан, чиновник девятого ранга, автор полутора десятков докладов, написанных в стиле «исследования имен», выразил восхищение филологическими штудиями геофизика.
Для геофизика Роджерс неплохо владел навыками «исследования имен». Правда, он немного спрямил исторический путь слова. В истории Веи уже бывали периоды, когда золотом набивали карманы, дома и имена.
К несчастью, история каждый раз с тупым злорадством прерывала этот замечательный расцвет варварскими вторжениями и народными восстаниями. Причем, что самое интересное, варвары объясняли свое поведение патологической слабостью войск империи, а народ – ужасающей коррупцией и собственной нищетой. Чернь и дикари были, вероятно, недостаточно интеллектуально подкованы, чтобы осознать всю замечательность расцвета…
– Итак, – сказал Нан, – ничего хорошего в империи не было? С самого ее основания? Две тысячи лет страна катилась назад и в пропасть?
Роджерс даже не почувствовал издевки и ответил совершенно серьезно:
– За одно Иршахчану можно сказать спасибо: за отмену рабства. Теперь нарождающемуся предпринимателю нужны найти техника. Возьмем хоть рудники господина Айцара. Он нашел себе великолепных инженеров, не нужных государству, тот же Митак…
Нан, усмехнувшись, кивнул. Действительно, рабство в империи было если не выжжено намертво, то по крайней мере спрятано за надежной клеткой эвфемизмов; запрет не касался лишь высших чиновников, и то лишь отчасти. Путешественники рассказывали о владении человека человеком у горцев с тем же ужасом, что и об обычае есть людей и избирать вождей всем племенем. Человеком могло владеть только государство.
Нан сказал, что слухи о чудесах в Семельских рудниках дошли и до столицы. А почему, кстати, господин Айцар так щедр на бесплатную кормежку? Предприниматели на Вее покушаются на многие функции государства, да только не на эту…
– Господин Айцар – человек благочестивый и верующий, – сказал Роджерс. – Это и есть главная причина.
– О да, – кивнул Нан. – Я знаю, он часто посещал монастырь и беседовал с вами, как с исповедником. О чем?
В лице Роджерса что-то передернулось. Он опустил глаза и снова стал расправлять складки на подоле.
– Мистер Стрейтон, если бы мы были на Земле, разве вы посмели бы позвать священника на допрос и потребовать нарушить тайну исповеди?
– Вы не настоящий священник.
– Я желтый монах.
– Вы лишь играете эту роль.
– А вы, мистер Стрейтон, тоже лишь играете роль чиновника империи? Если бы мы лишь играли роль, – мы бы сошли с ума. Если вы хотите знать мое личное мнение, – то монастырь был осквернен сначала помыслами землян, а потом уже убийством и кражей. Если эта кража, конечно, была! Если убийство просто не переполнило чашу терпения Ира, и он исчез.