Только ему об этом ни слова.
Черт, само собой. Ничего не скажу.
Он меня в больнице каждый день навещал. Мы с ним даже не разговаривали, потому что он жутко переживал. Он только курил одну сигарету за другой и швырял окурки в толчок. Дверь в туалет была открыта, и окурки пролетали над моей головой, падали в толчок и шипели. А у меня шея в гипсовый воротник была закована несколько месяцев, и я даже голову не мог повернуть, чтобы на старика поглядеть. Такая скука, черт. Я вроде как и жил только ради того, чтобы глядеть, как надо мной окурки летают.
Заскучаешь тут, кивнула Марта Нокс.
Порой мой братец Кросби наведывался, приносил фотки девушек.
Само собой.
Ну на девушек-то приятно посмотреть.
Ясное дело. Это тебе не окурки.
Она еще выпила. Я взял бутылку, хлебнул, отдал ей, и она еще отпила. Вокруг нас лежал снег. В тот день, когда мы выехали на охоту, начался снегопад, и с тех пор снег шел почти каждую ночь. После полудня на лужайках снег местами таял, и оставались островки земли, а вокруг них небольшие сугробы, похожие на стопки выстиранного белья. Лошади ходили по проталинам. Травы почти совсем не осталось, и лошади начали уходить по ночам искали, где бы попастись. Мы привязали им на шею коровьи колокольчики, и оттуда, где паслись наши лошади, доносилось громкое звяканье. Это был приятный звук. Я к нему привык и настораживался только тогда, когда звяканье утихало. Если не звучали колокольчики, значит, лошади пропали, и эта тишина могла разбудить меня посреди ночи. Тогда нам приходилось идти их искать, но я знал, куда они обычно уходят, и мы отправлялись в ту сторону. Марта Нокс тоже умела их находить и не жаловалась, что приходится посреди ночи одеваться на морозе и слушать, не зазвенит ли в темноте колокольчик. Ей это нравилось. Она к этому привыкала.
Знаешь кое-что насчет своего братца Кросби? спросила Марта Нокс. Он вправду думает, что знает, как обращаться с девушкой.
Я промолчал, а она спросила:
Но как же такое может быть, Смельчак, когда тут нет никаких девушек?
Уж Кросби в девушках разбирается, сказал я. Он жил в городах.
В каких городах? В Каспере? В Шайенне?
В Денвере. Кросби жил в Денвере.
Ладно, в Денвере!
Ну, а в Денвере пара-тройка девушек есть.
Само собой. Она зевнула.
Стало быть, он мог выучиться обращаться с девушками в Денвере.
Я поняла, Смельчак.
Девушкам нравится Кросби.
Сказала бы я.
Правда, нравится. Вот мы с Кросби поедем во Флориду как-нибудь зимой, подпортим там кое-кому семейную жизнь. Там полным-полно богатых баб. Полным-полно богатых баб, которым скучно.
Да уж, еще бы им не скучать, сказала Марта Нокс и расхохоталась. Наверняка они там скучают, ну просто до слез.
Тебе не нравится мой брат Кросби?
Я обожаю твоего брата Кросби. Почему бы мне не нравился Кросби? Кросби просто лучше всех.
Вот и умница.
Но он считает, что знает, как обращаться с девушкой, и это не дает мне покоя.
Девушкам нравится Кросби.
Я ему как-то раз показала фотку моей сестры. И он мне сказал, что вид у нее такой, будто она угодила в кучу дерьма. Как такое можно сказать?
У тебя есть сестра?
Агнес. Она работает в Миссуле.
На ранчо?
Нет, не на ранчо. Если честно, она стриптизерша. Ей там противно работать, потому что в Миссуле колледж есть. Говорит, что парни из колледжа не дают чаевых, как перед ними ни оголяйся.
А у тебя с моим братом Кросби что-нибудь такое было?
Слушай, Смельчак, сказала она. Ты не стесняйся. Спрашивай прямо.
О черт! Ладно, проехали.
Знаешь, как меня в старших классах прозвали? Форт-Нокс.[2] А знаешь почему? Потому что я никому не позволяла залезть ко мне под юбку.
Почему?
Почему не позволяла? Марта Нокс взяла с земли сухую ветку, расшевелила угли в костре и отбросила ветку в сторону. Потом отодвинула подальше от огня котелок с кофе и постучала по нему ложкой, чтобы гуща осела. Почему не позволяла? Потому что не считала, что это слишком хорошая мысль.
Форт-Нокс. Ну и прозвище.
А Смельчак намного лучше, да?
Ладно, молчу, сказал я.
Марта Нокс встала и пошла к палатке, а вернулась с охапкой хвороста. Я спросил:
Ты чего?
Костер почти погас.
Ну и пусть гаснет. Поздно же.
Она не ответила.
Мне завтра в полчетвертого утра подниматься, сказал я.
Если так, спокойной ночи.
Так ведь тебе тоже в это же время вставать.
Марта Нокс подложила хвороста в костер и села.
Смельчак, сказала она, не будь слабаком. Она хорошенько хлебнула из бутылки и пропела «Мама, не расти ковбоев слабаками».
Вот это в духе Кросби, сказал я.
Я тебя кое о чем хочу попросить, Смельчак. Когда мы тут закончим, позволь мне поохотиться с тобой и Кросби.
Не думаю, что мой старикан от этого будет в восторге.
Я же не прошу поохотиться с твоим стариканом.
Ему это не понравится.
Почему?
Ты из ружья хоть раз стреляла?
Само собой. Когда я была маленькая, родители меня на лето отправили к дяде моего отца в Монтану. Через несколько недель я позвонила родителям и сказала: «Дядя Эрл поставил на чурбан жестяную банку из-под кофе и разрешил мне пострелять в нее, и я попала в эту хреновину шесть раз». Они меня домой пораньше забрали. Не понравилось им это.
Выходит, твой старикан от этого тоже был бы не в восторге.
За моего папашу переживать не надо, сказала она. Больше не надо за него переживать.
Даже так?
Она сняла шляпу и положила на колени. Шляпа была старая. Когда-то ее носил мой двоюродный братец Рич. Мой старикан отдал ее Марте Нокс. Как-то утром она подержала ее над кипящим кофейником, расправила и сделала аккуратную вмятину посередине. Шляпа ей шла. В самый раз.
А теперь послушай, Смельчак, сказала она. История хорошая, тебе понравится. Мой отец выращивал рождественские елки. Не так чтобы много. Ровно пятьдесят елок. Десять лет растил. Во дворе перед домом. Всю дорогу подравнивал их кухонными ножницами, и они были красивые, но высотой вот такие.
Марта Нокс вытянула руку и показала, какой высоты были елки. Фута три от земли.
Но дело в том, что мы жили за городом, продолжала она. Там у всех во дворе рос лес. И никто там елок к Рождеству не покупал. Так что бизнес это был хреновый выращивать пятьдесят елок, хоть самых раскрасивых. Денег на этом там было не сделать. Но отец все-таки упорно растил елки, а мама делала все остальное. Марта взяла шляпу и снова надела. В общем, в прошлом декабре отец был готов торговать елками, но никто не пришел покупать, и он жутко удивился и расстроился, потому что елки были такие распрекрасные. И запил. Тогда мы с сестрой спилили, наверное, штук двадцать этих долбаных елок и уложили в машину у нас машина была здоровая, универсал. Сели, поехали. За час добрались до шоссе и стали останавливать проезжающие машины и раздавать людям елки. Всякий, кто останавливался, получал елку. Это было похоже Черт. Это было похоже на Рождество.
Марта Нокс порылась в кармане куртки, нашла сигарету и закурила.
Ну вот, сказала она. Вернулись мы домой. А там отец. Агнес он одним ударом с ног сбил, а мне по лицу кулаком как врежет.
А раньше он тебя бил? спросил я.
Она покачала головой:
И больше не ударит.
Она посмотрела на меня холодно и спокойно. Я смотрел, как она сидит и курит свою сигарету в двух тысячах миль от родного дома, и я представил, как она шесть раз подряд попадает в треклятую кофейную банку. Мы долго молчали, а потом я спросил:
Ты же не убила его, а?
Она не отвернулась и ответила правда, не сразу:
Да нет. Я его убила.
Господи Иисусе, наконец выговорил я. Господи, мать твою, Иисусе.
Марта Нокс протянула мне бутылку, но я не взял. Она встала, подошла ко мне и села рядом. Положила руку мне на колено.
Господи, повторил я. Господи, мать твою.
Она вздохнула.
Смельчак, сказала она. Милашка. Она погладила мою ногу и поддела меня локтем. Ты самый доверчивый мужик, какого я только знаю в этом мире.