Нет-нет, все хорошо. Просто я не помню ни про какие убийства. Странно, потому что я все лето жила здесь. Но я вообще этот период не очень хорошо помню. Последствия шока, вызванного смертью деда. Именно я его нашла, понимаете?
Какой ужас! искренне посочувствовала Светлана. Какой удар для ребенка. Это ж сколько лет вам было?
Шестнадцать. Не такой уж и ребенок.
Но все равно ужасно. Бедненькая, через что же вам пришлось пройти.
В том-то и дело, что я не помню, через что, мрачно ответила Лика и встала. Спасибо вам, Светлана. И за угощение, и за любовь к этому дому. Я рада, что он достался именно вашей семье. Вы о нем достойно заботитесь.
А как же иначе? Вы, Лика, заходите, когда захочется. Всегда будем вам рады. Вы остановились-то где?
В «Зеландии».
Хорошее место, говорят. Дети иногда зимой туда в бассейн поплавать ходят. Там можно деньги заплатить и услугами спа-комплекса пользоваться. Вот они иногда и балуются. Рада была познакомиться. Приходите.
Распрощавшись, Лика дошла до калитки и остановилась, вспомнив, что хотела спросить про Батуриных. Если семья Светланы жила тут двадцать лет, значит, соседний дом перестраивали уже на ее глазах. Интересно узнать, где сейчас Регина и Катя. Она уже открыла рот, чтобы задать вопрос, но не успела, потому что к забору подъехал молодой человек на велосипеде.
Здрасьте, теть Свет, весело проговорил он, я в магазин собрался. Надо что-нибудь?
Нет, дорогой, спасибо. Дети на выходные приезжали, навезли всего. Да и мы с дядей Колей затоварились перед их приездом, чтобы вкусненьким побаловать, так что все есть.
Ну ладно. Тогда держите, я тарелку из-под вашего пирога захватил.
Он снял со спины рюкзак, достал из него довольно большое блюдо, в центре которого щипали траву два гуся, протянул Светлане, которая с готовностью его приняла.
Ну как? Вкусный пирог-то был?
Объедение, теть Свет. Ваши яблочные пироги лучшее, что я когда-либо ел.
Ладно уж, угодник. Захвалишь совсем, зарделась Светлана.
Всего доброго, я пойду, еще раз спасибо, поспешила Лика, которой не хотелось присутствовать статистом при чужой беседе.
Она переступила порог калитки, вышла на тропинку, повернула в сторону Пляжной улицы, по которой ей предстояло дойти обратно к отелю, и замерла, услышав свое имя, произнесенное удивленно-радостным мужским голосом.
Луша? Неужели это ты? Не может быть! Луша!
* * *
Луша! Не бегай босая по траве, застудишься. Анна Ивановна качала головой, но не сердито, а озабоченно. Внучку она любила. Иди сюда.
Двенадцатилетняя девочка, которую Анна Ивановна попросила назвать в честь своей матери Лукерьей, росла умненькой и послушной. Родители, правда, поступили по-своему, поэтому в документах внучка числилась Гликерией, что позволяло всем вокруг звать ее красивым именем Лика. Но для бабушки и деда это ничего не меняло, для них, а также для всей сестрорецкой округи она была Лушей, и к этому своему «летнему» имени она относилась спокойно, как к данности. Луша так Луша. Какая разница?
Оторвавшись от куста с ярко-красным лохматым крыжовником, она послушно подошла к крыльцу, на котором стояла бабушка.
Да, бабуль?
Добеги до Талановых, там Антошка опять без тебя есть не хочет.
Талановы жили по соседству, их дом стоял чуть дальше по переулку и наискосок, а Антошка их четырехлетний внук, которого родители на лето выводили из детского сада и отвозили к бабушке с дедушкой, на свежий сосново-морской воздух. Мальчик рос болезненным, и за зиму его мама, талановская невестка, настолько уставала от постоянного сидения на больничных, что ждала лета, как приговоренный к каторге окончания ее срока.
В Сестрорецке Антоша тоже болел, но все-таки реже. Как и все часто хворающие единственные дети, рос он капризным и плаксивым, а еще вредным до невозможности. Любая попытка накормить его чем-то, кроме блинов, превращалась в серьезное испытание.
Похожий на ангелочка мальчик вертел своей кудрявой головенкой, от чего каша размазывалась по чистенькой и выглаженной рубашке, а суп разбрызгивался по столу, полу и стенам. Убежденные, что питание должно быть сбалансированным, родители и бабушка наотрез отказывались свести рацион к вожделенным блинам, а потому баталии, связанные с поступлением в организм каши, супа и творога, велись ежедневно и с переменным успехом.
Единственным человеком, который мог заставить четырехлетнего Антона съесть что угодно, была Луша. Когда девочка приходила к Талановым, Антон тут же покладисто усаживался за сбитый во дворе деревянный стол, накрытый клетчатой клеенкой, и послушно открывал рот, как галчонок, которому мама принесла жирного червяка. Роль червяка выполняла ложка с едой, которую Луша споро совала в открытый детский ротик, отвлекая при этом своего подопечного порцией сказок, до которых он был весьма охоч.
Необычный дар Луши Ковалевой выявился случайно в середине июня, и с тех пор она почти ежедневно приходила к Талановым, чтобы скормить Антону очередную порцию столь нелюбимой им еды. Луше льстило, что ей доверяют такое ответственное поручение, и мальчишка ей нравился, потому что, когда взрослые не видели, он тут же забывал про все капризы и становился веселым, покладистым и ужасно смешным.
Луше также разрешали брать его с собой на пляж, правда при условии, что она не будет разрешать мальчику подходить к кромке воды. Также ему запрещалось снимать сандалики и бродить по песку босиком, но он и не пытался делать ничего подобного, просто следуя за Лушей и ее подружкой Катей по пятам. Да, точно. Соседскую девочку звали именно Катей, и была она младшей сестрой Регины Батуриной.
Луше было двенадцать, Кате одиннадцать, а Регине шестнадцать. Она перешла в последний класс средней школы и была так красива, что Луша всегда любовалась старшей сестрой подружки и все норовила подсмотреть, как она одевается, как красится, как надменно держит свою белокурую голову, снисходительно общаясь с мальчишками.
В Лушином представлении Регина казалась сказочной принцессой, в которую обязательно должен влюбиться какой-нибудь принц. Хороводы ухажеров перед домом Батуриных не прекращались практически никогда, но Регина в ожидании своего принца была разборчива и сдержанна, никого не выделяя, никого не подпуская близко и никому не разрешая вольностей.
Бабушка говорила деду, а Луша слышала, что Батурины воспитывают дочерей в строгости, и это правильно, потому что за двумя девочками нужен глаз да глаз. В то лето Регина была особенно загадочна, хороша собой и томна, а в ее движениях появилась особенная плавность, заставляющая всех мужчин сворачивать шеи, чтобы подольше задержать на юной красавице свой взгляд.
Катька как-то доверила Луше страшный секрет. Ее старшая сестра влюбилась, но вот в кого, отказывалась говорить наотрез, лишь только глупо хихикала и многозначительно улыбалась. Луша попыталась вычислить, в кого, но потерпела неудачу, потому что на окружающих мальчишек Регина по-прежнему не обращала никакого внимания.
В другой раз Катька, когда они собирали чернику под соснами, а маленький Антон пыхтел рядом, пытаясь ссыпать ягоды в рот так, чтобы не растерять их из маленького кулачка, заговорщическим шепотом сказала Луше, что она тоже влюблена в Регининого избранника.
Это ничего, что сейчас он с ней, убежденно сказала Катька. Я свою сестру знаю, он ей быстро надоест, а я за это время подрасту и сумею привлечь его внимание.
Луша хотела спросить, что значит «с ней», но в этот момент Антоша зацепился за какой-то торчащий из земли корень и упал, а потому она кинулась его поднимать и утешать, а про любовные страсти сестер Батуриных совершенно забыла.