Ну, дед, ты совсем заврался, опять не выдержал Буттар и снова получил затрещину, но уже сильнее первой.
Ты, сосунок, много еще чего не видел, а я видел такое видел, чего на страшном суде и то, наверное, не будет. Я говорю: огромная пасть. Значит, так и есть. И жрал этот гад одно мясо. Ему, говорят, свиней скармливали: запустят к нему парочку живых боровов пожирнее, он и давай за ними бегать, уж очень ему, уроду, охотиться за ними нравилось. А бедные свинки визжат от страха, отродясь такого чудища не видели, чувствуют: конец их близко. А он тоже радуется, звуки какие-то издает: не то блеет, не то кукарекает. И так противно! Ну потом поймает, укусит, он ведь ядовитый был, аспид, они и с ног долой, замотает их своей паутиной и ждет денек-другой, потом съедает то, чего в этом коконе сотворится.
Зачем же этого гада в замке держали?
Ну, значит, надо было, дело господское тебе не понять. Да, ну, значит, и вбежал он в комнату к этому паразиту, а у него темно ведь было в конуре-то евонной. Это сатанинское отродье и в темноте как днем видело. Ну, подошли мы к двери, чтоб войти ну того даже и в мыслях не было. Вот как Фарул свое дело сделает, кокон замотает, тогда еще можно одним глазком заглянуть, проверить: точно ли конец парню пришел. Стоим мы, слушаем, поначалу тихо, думаем: может, спит зверушко, не чует парня? У меня даже мысль зашевелилась: там ведь другая дверь есть, может, успеет парень проскочить. Жалко его, что помрет нехристианской смертью. Стоим мы не шелохнемся, смотрим друг на друга и молчим. Вдруг слышим: «Со мной Бог!» Это парень заорал что есть мочи, видать, Фарула заметил, у него, гада, глаза в темноте светились. И тут же слышим: зверушка закудахтал добычу почуял. Мы перекрестились, отошли от двери шагов на двенадцать и сели отдохнуть. А за дверью такая возня началась жуть, то парень заорет, то Фарул чегой-то замычит, у нас мороз по коже, ну у кого душонка послабее уши заткнул. Я сижу ни жив ни мертв, зуб на зуб не попадает, как будто я сам в этой комнате. И вдруг слышим, парень орет: «Ради спасителя, откройте дверь!» Дверь только снаружи открывалась изнутри никак. Мы все переглянулись, но хоть бы кто слово проронил, все молчим, а парень орет: «Поимейте сострадание, откройте!» Мне этот крик как ножом по сердцу, а что делать? Открыть? Так найдется Иуда продаст. И каждый из нас тогда так подумал. Мне этого дня вовек до самой смерти не забыть.
Седоусый замолчал, погрузившись в далекое прошлое.
Дальше-то что было? спросил Ганс.
Дальше-то? Дальше мы слышим, шум вроде затихать стал. И вдруг крик тоскливый такой, протяжный. Ну, думаем, видать, все, и точно: за дверью тихо стало. Перекрестились мы молча, сидим дальше, думаем: пройдет немного времени, заглянем к этой твари в комнату. Да, подождали, сколько надо, и пошли. Запалили факел, заглядываем в комнату осторожно так, с опаской. Темно, факел плохо горит. Что за чертовщина? Никого не видать. Стали комнату обходить и вдруг в одном углу видим чего-то темное. Подошли ближе, глядь, а это Фарул весь в крови, мы его копьем потрогали, не шевелится мертвый. Все рты пооткрывали от удивления. Смотрим на Фарула, а у него глаза открыты, и такое выражение, как будто удивляется он: «Как же так?» Тут кто-то как заорет: «Сбежал!» Нас точно водой холодной окатило, парня-то нигде нет, видать, и правда сбежал. Мы ко второй двери а от нее одни щепки остались. Ну, что делать? Тогда один из наших говорит: «Что нам бояться, у него одна дорога к Восточной стене, а к ней отсюда дорог много, но выход один, и ближайшую дорогу к нему он не знает. Нам надо его опередить и устроить ему засаду у выхода. Мы все согласились и пошли к выходу по самой короткой дороге. Идем, а про себя думаем: «Все равно он не доберется до выхода, не зная безопасного пути, сгинет на дороге. Не может такого быть, чтобы он через все препятствия и ловушки прошел». Прошли мы уже половину, да даже больше, вдруг смотрим: впереди нас шагов на сто идет кто-то. Я его окликнул, а он бежать, мы за ним. Столько лет прошло, никак не могу понять, как ему удалось опередить. Да, вот тут и пришлось мне набегаться всласть, до одури. Долго мы бежали, наши-то отстали, я оглянулся и вижу: один бегу, остальные позади где-то. Бежим, а впереди уже выход замаячил, только заметил я, что бежит он все тише и тише, устал, наверное, ну и я сбавил немного. До выхода уж рукой подать осталось, но не выдержал он, упал и все равно не остался лежать, а пополз дальше. Я на шаг перешел. Дополз он до выхода и вылез на крепостную стену, я за ним, а тут и наши подоспели. Глядим мы на него, а на нем живого места нет: одежда изорвана в клочья, весь в крови, уж на нем и ссадины и царапины от когтей чьих-то, и раны от оружия, и ползет, а за ним след кровавый тянется. Сколько же в нем силы было! Да, таких теперь нет. А нас будто и не видит, никакого внимания на нас. Дополз до края стены, уцепился за бойницу и пытается встать, а мы его окружили и смотрим как завороженные, сделать ничего не можем. Он поднялся, оглянулся, но не на нас. Ну, глаза у него были, таких теперь нет. Заглянул я в них, и меня точно огнем обожгло это он, наверное, Принцессу вспоминал. Да, если бы она его увидела, то уж на всю жизнь запомнила. Глаза его адским огнем горели, безумным каким-то, как не человеческие глаза, а Фарула какого-нибудь. Повернулся он обратно к стене и полез себе за пазуху, достал оттуда веревку. Где он ее взял-то? Обвязал ее вокруг зубца крепостного и, не глядя на нас, полез через стену, держась руками за веревку. Нас точно околдовали, пошевелиться не можем, а он еле-еле, но спускается. И тут столько лет прошло, не могу понять, что на меня нашло смотрю: моя рука меч из ножен вынимает. У меня и в мыслях такого не было, стою и не понимаю ничего: я хочу меч обратно в ножны вложить, а рука как не моя, проклятая, она его совсем вытащила и замахнулась. Все на меня смотрят, рты пооткрывали, а у меня у самого волосы на голове дыбом стали, чую, что с рукой совладать не могу. Зажмурился, и тут она как рубанет мечом по веревке. Все бросились к стене, посмотреть, что с парнем, а я стою столбом, рука опять моей стала. Я от злости отшвырнул меч и выругался, как только мог, теперь так не ругаются. Слышу, рассмеялся кто-то, обернулся, а это Брингильда стоит невдалеке и смотрит на меня насмешливо. Ведьма проклятая. Хотел я ей все сказать, да слов не нашел, а она рассмеялась опять и ушла. Ну, парень разбился, конечно, высота-то какая. Ребята поначалу на меня косо смотрели, но нам за это дело в награду бочку вина выкатили. Ну и мы, понятно, как бочку осушили, так и думать забыли об этом случае, только я иногда вспоминал, да вот сегодня решил рассказать, раз уж разговор о таких вещах зашел.
Стражники с пониманием покачали головами, помолчали многозначительно, пригубили из кружек и затянули песню. Песню подхватили все, кто сидел в комнате. Слухом или хорошим голосом никто не обладал, но глотки подрать все были горазды. Ганс с Буттаром тоже приняли участие в этом хоровом пении, правда, их голоса тонули в раскатистом реве стражников.
Веселье еще долго продолжалось, но в самый разгар Иоганн стал собираться на службу. До рассвета оставалось совсем немного, а сегодня как раз его смена с восхода до заката. Он пожалел, что не удалось поспать, тяжело будет стоять целый день, но делать было нечего. Вместе с ним стали собираться еще несколько стражников. Всем, конечно, хотелось остаться, не каждый день удается так славно посидеть и повеселиться, но служба есть служба.
Иоганн собрался первым и сел ждать остальных. Им овладели злоба и раздражение, в голове уже в который раз замельтешила мысль: «Когда все это кончится?» Но тут же он стал себя успокаивать, что все скоро будет по-другому и его службе придет конец.
Вскоре вспышка острой злобы сменилась тяжелым одурением. Мысли Иоганна приобрели болезненно-воспаленный оттенок. Для него от всего огромного мира остались только он и его пост, эта проклятая площадка на самом верху замка. Где-то в стороне существовали тысячи мест, а для него этот прямоугольник, вымощенный и окруженный камнем со всех сторон, настоящий каменный мешок.