Это кто еще тут в затылок дышит? спиной почувствовал посторонних хирург. Сестра, разберитесь!
Татьяна положила на столик зажим и подошла к подкравшимся:
Ну, кто такие?
Извините нас, пожалуйста, мы родственники. Пришли узнать, как он. Может быть, чего надо, блеющим голосом перепуганного свалившимся несчастьем ответил один.
Татьяна оживилась:
Родственники. А кто по профессии?
Мы учителя, ответила женщина.
А-а-а-а разочарованно протянула Татьяна и строго продолжила: Да, надо. Много чего надо. Записывайте. На память не надейтесь.
Медсестра сменила голос на занудный, подождала, пока родственник-мужчина достанет лист, ручку, пристроится записывать, и монотонно принялась диктовать:
Первое: бинтов стерильных самых широких десять. Второе: ваты стерильной упаковок десять. Третье: йод один литр. Четвертое: перчатки хирургические десять.
Доктор, «хирургические» пишутся через «и» или «е»? спросил пишущий.
Если жадничать будете, учитель, или умничать, то и операция, и выздоровление будет и через «х», и через «е», и даже через «ё». Пиши, не на школьных экзаменах.
Она опять сменила голос на занудный и продолжила диктовку:
Пятое: нитки, херурги Сестра запнулась, подумала и продолжила: Хирургические десять катушек. Вместо одной можете принести красные мулине. Шестое: скальпели. Сестра оценивающе взглянула на родственника, вздохнула и произнесла: Пять. Седьмое: простыни три. Восьмое: подушка одна. Девятое: наволочки три. Десятое: мыло десять. И не жадничайте, купите импортного, подороже. Одиннадцатое: спирт три литра.
Вся эта сцена сопровождалась фразами врача, произносимыми профессионально убедительно, тревожно и настораживающе:
Как все запущено!
Тампон!
Да-а-а-а!..
Скальпель!
Ой-ёй-ёй-й!..
Зажим!
Боже мой!..
Ножницы!
Что делать?
Пилу!
Кто же это его так?
Молоток.
И снова:
Как все запущено!..
Тампон!
Да-а-а-а!..
Скальпель!
Ой-ёй-ёй-й!..
Зажим!
Боже мой!..
Ножницы!
Что делать?
Пилу!
Кто же это его так?
Молоток!
При каждом слове врача родственники вздрагивали и впадали в полуобморочное состояние, из которого их выводило перечисление медсестры.
Теперь лекарства. Медсестра сделала глубокий вдох и начала на манер бурсовца, читающего «Отче наш», длинное перечисление, окончив которое, спросила: Вопросы есть?
Доктор, обратился к ней писавший, а вместо спирта водку можно?
Можно, ответила Татьяна на традиционный вопрос, но шесть бутылок.
А если коньяк, то четыре, дообъяснил милиционер, внимательно слушавший речь медсестры.
Где же мы все это достанем? поинтересовалась родственница.
Можете оплатить деньгами, а я все достану сама.
Сколько?
Восемь тысяч. Но постельные принадлежности принесете сами.
Родственница печально вздохнула и полезла в сумку.
Момент окончания передачи денег совпал с окончанием операции.
Хирург выбросил в мусорную корзину перчатки, снял маску, которая оказалась не обычной марлевой повязкой, какую все знают, а такой, как у бандитов или спецназовцев, с круглыми дырками для глаз, только белой. И вытер пот.
Доктор, как он? запричитали сквозь слезы родственники.
Жить будет! театрально произнес врач.
Лыкин, тихо сидевший все это время и молча удивлявшийся спектаклю, последний раз удивился:
Ну, блин! Люди в белых халатах с большой дороги. Скромные труженики бинта и скальпеля! Мне бы так, да еще на бюджете.
Гражданин, ваши документы! заткнул ему рот блюститель.
Докумéнты, докýменты, пóртфель, лóжить. Пошел вон, говнюк сраный! чувствуя моральное превосходство, заорал на него Лыкин и треснул стража законности по голове оказавшимся под рукой костылем.
Звонкий звук колокола с минуту после удара резонировал в воздухе операционной, постепенно затихая. Присутствующие замолкли, внимательно взирая то на милиционера, издавшего звук, то на Лыкина, извлекшего его же.
Пора бы и перекусить, попытался разрядить атмосферу врач, встряхнув бутыль с остатками спирта, но повторный звук вновь сгустил ситуацию.
Это не я, оправдываясь, проблеял Лыкин.
Вижу, что не ты, шепотом ответил хирург.
И мы видим, подтвердили остальные.
А кто же? испуганно спросил Лыкин.
Это во мне, трясущимися губами проблеял тезка императора. Доктор, помогите!
Бог поможет, ехидно ответил за врача Лыкин, намекая на кару небесную, посланную проходимцу в форме через него. За все злодеяния ответ будешь держать.
В подтверждение сказанному колокол внутри милиционера бухнул в третий раз.
Пощади, Господи! взмолился страж законности. Боле не буду мздоимствовать. Мнить себя главным и вседозволенности допускать, перейдя на псевдославянский, продолжал он речитативить, подражая не то дьякону, не то еще кому-то из церковных чинов.
Врёшь, будешь! Как отляжет, так снова и будешь! ответил за Бога Лыкин.
Не буду, честное слово! Блюститель начал креститься.
Но Лыкин был неумолим.
Брешешь! Возомнил себя наместником Божьим на земле и творишь, прикрываясь мундиром и законом, пакости! Думаешь, что ты самый умный и никто твоих преступлений не видит! И, впав в раж обличителя, Лыкин перешел на стихотворение Лермонтова, усвоенное со времен школьной учебы: «Но есть и Божий суд, наперсники разврата».
Лыкин витийствовал еще минут пять, а в завершение монолога произнес ставшую впоследствии классической фразу:
Думаешь, ты самый умный? Нет, ты баран в погонах с лычками до ушей! и, подтверждая сказанное, постучал себя костяшками пальцев по голове.
Раздался знакомый звук
Гы! Сам ты козел! повеселел милиционер и перестал креститься.
Осторожно, исключительно в научных целях, стукнул себя по груди хирург.
Бум-м-м раскатисто загремел третий колокол.
Теперь можно и «Вечерний звон» сбацать, вспомнив кинофильм «Калина красная», произнес начавший трезветь начитанный понятой.
Остальные протрезвели с первыми звуками колокола.
Врач, собравшись с мыслями, откашлялся и громко строгим голосом учителя начальных классов спросил:
Это кто тут хулиганит?! И, не дожидаясь ответа, повторил еще суровее: Я второй раз спрашиваю, это кто тут хулиганит?!
На секунду в операционной воцарилась тишина, которая была прервана спокойным, уверенным женским голосом:
Это я хулиганю.
Звенящие и остальные повернули головы и обнаружили, что скромная, сгорбленная учительница превратилась в стройную даму, а черно-грязно-серая «верхняя одежда» в длинный атласный плащ с алой подкладкой, какой бывает у фокусников-иллюзионистов или у вампиров из американских фильмов.
Дама откинула капюшон, и присутствующие увидели у нее на голове переливающуюся бриллиантами корону.
Это я. Дама сделала паузу и продолжила: Только не хулиганю, а учу вас. Я уже говорила, что учительствую, однако это не вызвало у вас должного уважения. Поэтому уроки начинаются. Будем, граждане, учиться.
Дама улыбнулась узкими губами, покрашенными в тон с подкладкой плаща, и все увидели в ее подведенных фиолетовой тушью глазах глубины, доселе не виданные и жуткие.
Кстати, это мой э родственник. Дама показала маленькой тросточкой с золотым набалдашником на небритого мужичка преотвратной внешности, одетого в шикарный фрак с белой розой в петлице и семью орденами, из которых четыре было «За дружбу разных народов» и три «Синего трудового знамени», закрепленных так, что «Знамена» были по краям и в центре. Он, если вам это интересно, тоже учительствует, однако часто ошибается и поэтому пока ассистент.
Родственник вежливо поклонился, при этом с него свалился цилиндр, а головой он ударился в столик, на котором лежали операционные инструменты, ударился настолько неудачно, что скальпель воткнулся ему в лоб да так и остался торчать.
Дама вздохнула, покачала головой с укоризной и махнула обреченно рукой.