Это для разминки! предупредил орел с подбитым глазом. Ох, и натешусь я сейчас!
Глаза у него так и светятся радостью, предвкушением. Изверг! Но больше не бил, садист поганый. От жуткой боли, я ничего не чувствовал. Но говорят, что лучше боль физическую терпеть, чем душевную. Помню, мысль металась в голове, работала, подыхать не хотелось. Вижу, только двое со мной осталось: орел с подбитым глазом и амбал, который с начальничком на стройку приезжал. Исподтишка оглядываю подвал: нельзя ли выбраться? Вялым, беспомощным прикидываюсь. Слышу, заверещал мобильник у амбала. Он его слушает и обращается ко мне:
Ты из Тамбова или из района?
Из Уваровского района, отвечаю.
Он сказал это в трубку и ждет, слушает, потом снова спрашивает:
Из какой деревни?
Из Масловки
Он повторил в трубку, подождал и ко мне:
Фамилия как?
Протасов.
Больше ничего не спросил, послушал, выключил мобильник и сунул в карман.
Чего там? нетерпеливо спросил орел с подбитым глазом. Он дрожал от предвкушения потехи над беззащитным человеком, над своим обидчиком.
Ждать и не трогать, хмуро бросил амбал.
Чего ждать, чего ждать! занервничал орел.
Не дергайся, остановил его амбал. У меня, может, сильнее твоего руки чешутся Велено ждать, будем ждать. Успеем! Не сбежит! Михалыч, не отпустит!
8
Ждали с полчаса, может, чуть больше. Они с меня глаз не спускали. Чуть шевельнусь, как псы напрягаются, в стойку встают. Слышим, дверь открылась. Шаги. Спускаются двое. Сам Михалыч входит, за ним худощавый, жилистый, седой мужик. Волосы на голове сплошь белые, одет хорошо: костюм, галстук, но очень странный на вид. Я потом его разглядел, а сразу не понял, почему от него тревогой, чуть ли не ужасом веет. Левая половина лица у него, как мертвая, неподвижная, кажется, левый глаз не моргает совсем. И большой след от шрама. Смотришь слева на него не по себе становится, смотришь справа, нормальный мужик, бизнесмен или менеджер крупный. Но вначале он ко мне все левой стороной держался. Вошел, глянул на меня своим жутким глазом и говорит амбалу:
Развяжи.
Он бешеный! не тронулся с места амбал.
Хотел бы я глянуть на тебя, если бы ты два месяца бетон таскал, а тебе бы ни копейки не заплатили, спокойно и негромко проговорил седой. Не от хорошей жизни он на стройку приехал. Развяжи.
Амбал стал развязывать меня, а я думаю, сейчас развяжет, ох и врежу я орлу, другой глаз выбью, пусть убивают потом. Орел как чувствует, держится подальше от кресла. Только освободили меня, я вскочил и к орлу, а седой каким-то образом, я и заметить не успел, вмиг подсек меня, и я полетел к ногам орла. Амбал и орел навалились на меня, снова скрутили.
Видал, я говорю, бешеный, пыхтел амбал.
Отпустите! строго приказал им седой, и мне: Сядь!
Они отпустили, я сел. Седой повернулся к директору.
Ну, все, Михалыч, можете идти наверх. Ребят тоже забери. Я один поговорю
А как же начал Михалыч.
Ничего, он успокоился Двадцать тысяч приготовьте ему.
Они ушли. Седой сел напротив. Смотрел он на меня слева, искоса, сверлил своим жутким глазом, потом усмехнулся:
Хорошо обработали? Больно?
Терпимо, буркнул я.
С амбалом и орлом я только злость и ненависть чувствовал, а тут понял, что не только отпустят, но и зарплату получу, расслабился, и вдруг жутковато стало. Будто передо мной сам черт сидит. Умом я понимал, что это он меня спас, но почему, зачем, что ему от меня надо. Не за душой ли моей пришел. Не по себе стало рядом с ним.
Ребята у Михалыча тренированные, стреляют, не задумываясь, а ты к нему в кабинет живой вошел. Где научился? спрашивает седой.
В армии.
Где служил?
В Чечне.
Спецназ?
Снайпер.
Вот как? И много уложил?
Не считал.
Не честолюбивый, значит?
Не к чему считать было.
И все же, человек двадцать упокоил за два года?
За год. Первый год меня учили За три месяца поболе двадцати набралось, а потом я по особо важным ходил.
Интересно И часто мазал?
Я не мажу.
Это ты врешь, все мажут.
Я не мажу.
Может, проверим? в жутком глазу горела искра интереса.
Давай пистолет, расхрабрился я.
Это потом, поговорим сначала. Значит, ты из Масловки, Протасов. Кто у тебя отец-мать, братья-сестры, расскажи поподробней.
Я стал рассказывать, он останавливал, уточнял. Когда я сказал, что мать у меня Анохина, он как-то странно хмыкнул:
Не может быть?
Как это не может, точно, удивился я.
Ну ладно, ладно, дальше
Ты так и не узнал, кто это был? перебила Наташа. Может, это какой-нибудь родственник Анохиных.
Я потом его только два раза видел
Давай дальше Я представить не могла, что ты такое пережил.
Расспросил он меня обо всем. Даже о разных, непонятно для чего ему нужных, мелочах выспрашивал, потом говорит с усмешкой:
Не передумал стрелять? Руки не дрожат после побоев?
Ничего, постреляю с удовольствием, отвечаю, хорохорюсь.
Вывел он меня из подвала, в туалет отправил умыться, привести себя в порядок, а сам ушел в кабинет к Михалычу. О чем они говорили, не знаю, но когда я вернулся из туалета, две сторублевых пачки ждали меня на столе. Седой кивнул на них, бери, и протянул руку Михалычу, прощаясь. Мы сели в джип с темными стеклами, водитель ждал его в машине. Седой сел рядом с ним, я сзади.
Куда сейчас? спрашиваю я.
В тир.
Меня брат ждет на вокзале.
Подождет. До поезда еще три часа. Успеем.
Больше он ничего не говорил, ни о чем не спрашивал. Только фанты налил в стакан, дал напиться. Я обнаглел, буркнул:
Водочки бы сейчас.
Балуешься? оглянулся седой.
Сейчас не отказался бы
В тире он протянул мне пистолет Макарова, спросил:
Знаком?
Стрелял.
Покажи мне, как ты не мажешь, подвел он меня к стойке. Видишь площадку. Сейчас в разных местах, на разных расстояниях с интервалов в одну секунду одна за другой будут подниматься мишени, и подниматься всего на секунду. В пистолете пять патронов, попробуй их всех поразить!
Площадка была небольшая, шириной метров двадцать всего.
Секунда это вечность! храбрюсь я, а сам не уверен, что хоть в одну попаду. Раньше-то я и не такое вытворял, с двух рук стрелял.
Я скидку сделал на то, что ты сейчас возбужден от недавних потрясений да на то, что четыре месяца не тренировался, хмыкнул седой в ответ на мою самоуверенность. Что ж, готовься! Поехали!
Я напрягся, вперился в площадку, сжал пистолет, и потом тюк-тюк-тюк! отстрелялся. Седой осмотрел мишени, удивления не выказал. Он, видно, крайне выдержанный человек. Только сказал:
В третью чуть не промазал, плечо царапнул.
Не промазал же, нагло заявил я, не веря в неожиданный успех. Талант не пропьешь!
То, что не промазал, не спорю, а пропить все что угодно можно.
Мы поехали на вокзал. Когда меня держали в подвале, я боялся, что бандюки и брата заметут. Начальничек укажет. Но, слава Богу, обошлось. Седой остановил джип возле вокзала и обернулся ко мне:
Хочешь, оставайся в Москве. Таким, как ты, тут работы много. Можешь всю жизнь охранником сидеть в тихой меняльной конторе. На покойную жизнь денег хватит. Захочешь, будет много денег, но покоя не будет. Хочешь, возвращайся в Масловку Выбирай, только прямо сейчас, мне некогда, глянул он на часы.
Я подумал, что мне делать в Масловке? Спиваться, пропадать, а за деньгами снова в Москву ползти. Дома не заработаешь. И сказал:
Остаюсь!
Бегом к брату. Отдай ему все деньги. Тысчонку оставь себе на первое время, и бегом назад. Времени нет.
Я нашел брата, отдал деньги, а сам вернулся. Седой привез меня в пустую квартиру, сказал:
Отсыпайся, зализывай раны, тебе позвонят, и уехал, исчез на месяц.
А мне позвонили на другой день, сказали, куда подъехать с паспортом. Там меня ждет работа. Я приехал, это оказался пункт обмена валюты. Работа не бей лежачего. Сиди себе за железной дверью с девчонкой. Она через окошко деньги меняет, а я газетки да книги почитываю, а зарплата больше, чем у бетонщика. Только на стройке весь день пахать надо, а тут весь день от скуки маяться. Жить я стал у одного инвалида, ветерана войны, тоже бывшего снайпера. Он, как я понял, был давним знакомым седого. Никто меня не тревожил, не звонил целый месяц. Только один разок кто-то позвонил, спросил, нет ли у меня желания потренироваться, пострелять, а то в тире на меня пропуск выписан. Я помчался туда, думал седого увижу. Не было его там. Встретили меня хорошо. Оружие на выбор, патронов сколько душе требуется. И я стрелял, отводил душу.