Сергей Михайлович Любецкий
Вечера на кладбище. Оригинальные повести из рассказов могильщика
© Л.И. Моргун. Редактирование, литобработка, примечания. 2018.
* * *
От автора
Как смело и гордо встречает человек юность свою, юность, цветущий, роскошный период жизни, позолоченный блестками удовольствий! Вот патент на право приобретения новых ощущений, радостей, не младенческих уже, часто и не невинных!.. Во младенчестве слышится ропот, в юности раздаются громкие, жаркие восклицания: дитя говорит будто ощупью, юноша из полной души выгружает свои чувства, из полных краёв её вырывается извив слов беглых, красноречивых, свиток понятий развивается юноша видит одну безбрежность и поёт свои радости весне-жизни, как соловей. Он хочет разжиться, но время быстро перелистывает страницы жизни его и смерть хладнокровно ставит на последней роковую точку свою
Многие люди, подобно Диогену, тщетно ищут человека и с огнём и с солнечным лучом, человек ищет счастья и не находит его; смерть и не искав и впотьмах находит всех без разбора и спускает в подземные потёмки но узел жизни завязан звено истления сцеплено с нею
Примеч. Автора.
Одна душа служит нескольким властям, эти власти страсти-исполины. Человек! ты лёгкое пламя: вспыхнешь, блеснёшь и вмиг рассыпешься пеплом. Преходящ ты, человек, как благие думы, внушаемые нам благочестием. Богатства твои заём, который должен отдать ты умирая
Лебид, Арабский поэт
Часть первая
Вечер первый
Три смерти
Гур Филатьич был прекрасный, добрейший и честнейшей души человек. Не верите? Прочтите сами эпитафию на одном из Московских кладбищ. На четвероугольной черно-мраморной плите прибавлены еще с другой стороны следующие стихи в прозаическом вкусе:
* * *
Хотите ли, я опишу вам досконально, со всеми подробностями, этот интересный монумент бытия Гура Филатьича.
Время, а может быть и чья нибудь дерзкая рука или нога свихнула его со стоячего положения: он теперь всем туловищем своим надавливаешь курган могилы; с одной стороны его видна трещина и сквозь нее пробивается молоденькая травка: кругом плиты вьются также поросли зеленых усов её; кое-где мелькают там так кстати голубоголовые незабудки, узорчатые гвоздики, пышные колокольчики на статных высоких стебельках, а где-то манят взоры и руки пунцовые и желтобокие, недозрелые ещё ягоды земляники.
И без рекомендации, начеканенной наёмною рукою на могильном камне, видно, что Гур Филатьич был добрый человек: тело его давно уже обратилось в чернозем, но и по смерти своей дает пищу живущему. Мир праху его!
Только для вас, читатели, я хочу шевельнуть именем его еще раз; так и быть, порасскажу вам житьё-бытьё теперешнего, постоянного жильца N-ского кладбища. Да! забыл прибавишь кто он такой был: приподняв несколько камень с помощью одного нового приятеля моего, могильщика Тихона Сысоевича, я прочел на скрытой части его следующее:
Нод сим камнем покоится тело слова стерлись, должно быть они выедены временем и землею.
Далее:
По душе он мне был друг первый Тоже недочёт нескольких слов.
Пониже:
Второй гильдии купец От супруги супругу.
* * *
К сказке, к повести, как и к песне нужно делать всегда какое нибудь предначинание; к последней нужна прелюдия, звучный аккорд; к первым присказка, предисловие. Вот оно:
Я люблю гулять по кладбищам: несмотря на разнородное времяпрепровождение в этих квартирах покойников, не смотря на веселую печаль, чинимую горожанами под фирмою поминок у могил друзей их и родственников, что называется «до упою», несмотря на раскинутые черепа, чего бы вы думали? бутылок! на рассоренные скорлупы яиц, орехов и тому подобных остатков съестного и питейного, кладбище все-таки кладбище не сокровищ, запорошенных временем, заколдованных веками, но трупов мирное хранилище.
В прелестные, розовые майские вечера, когда солнце, свивая золотистую хоругвь свою, тает на западе в ослепительных отсветах багрянца, я часто брожу с привычною думою по кочковатому палисаднику кладбища; деревья тогда так таинственно откидывают гигантские тени свои, воздух упояется благоуханием от испарения цветов, как из кадил, еще нисколько времени и полнощёкая луна магически начинает освещать окрестные предметы, проливая лучи свои на толпы надгробных камней В эти минуты в природе столько гармонии, в душе сочувствия!.. По тёмной синеве небесного купола рассыпается столько мириад бриллиантов это группы миров; это звёзды перлы, это чистые слёзы праведников. В эти минуты дивишься более великолепному зданию мира сего и напрасно вызываешь к себе хотя бы одну созвучную душу из всего обширного океана творения.
С такими мечтами бродил я однажды по N-скому кладбищу и вдруг слух мой поразился звуком чистого голоса, как звоном колокольчика то напевалась какая-то веселая, разгульная песня; любопытство моё возбудилось, голос накликал меня на песельника: я увидел молодого детину с широким заступом в руках, кончавшего работу свою. Поярковая с павлиньим пером шляпа его надета была набекрень на высоко стоящий могильный камень, которого подобила она грозному привидению.
Я подошел к трудящемуся.
Бог в помощь тебе, добрый человек! сказал я ему. Что ты делаешь?
Детина едва обернулся ко мне.
Путь-дорога, барин! отвечал он мне. Ты видишь, что я делаю: пою и копаю заказную могилу!
«Как согласовать между собою два противные чувства: петь веселую песню на кладбище и копать могилу?» подумал я и выразил вслух мое удивление.
Чему ж тут дивиться, барин?! отвечал мне Тихон Сысоевич (так звали детину, как после узнал я). За могилу я получу деньги; завтра при похоронах также сойдется мне кое-что, а гробовая покрыша по договору, исстари принадлежит могильщику, а она, знаешь, бывает по большей части розовая: ее снесу я вместо свадебного подарка моей Дуняше; она станет рядиться в неё по праздникам. Дай Бог здоровья покойникам, по их милости мы славно заживём!
Тут стал он описывать мне свое будущее супружеское блаженство и в чем же состояло оно?! В том, что он с любушкою своей станешь вместе окладывать дёрном могилы играть и целоваться с нею Он говорил, восхищался, а заступ его ботал о гробовые крышки
Тихон Сысоевич был оригинал вполне: он понравился мне за откровенность и весёлость свою.
Да о чем же и тосковать, барин? говорил он. Вот придёт старость брюзгливая: тогда еще надумаешься как надобно умирать. Кручинится тот, у кого совесть нечиста; правда, я не богат, живу мёртвыми, с них собираю оброк, да разве лучше нас жили, вот хоть бы этот купчина, награбивший себе золота на десять жизней? говорил он, указывая рукавицею своею на замысловатую надпись, которою я уже поделился с вами, читатель али вон энтот судейской продолжал он, у которого и могила-то, сиротинка, заросла полынью?.. Или, что видишь издали-тo меж деревьев скалится белый камень, как в саване?..
Я перервал Тихона Сысоевича, усадил его подле себя на могиле и у просил порассказать мне кое-что об жильцах его.
Короче, хочу уведомить вас, читатели, почти каждый вечер ходил я к Тихону Сысоевичу и он в досужие часы за мелкие серебряные монеты потешал меня многими дивными, чудными и разнообразными рассказами. Их передаю я вам. Садитесь и слушайте.
Вот первый вечер.
* * *
Давно, еще вскоре после Французского года, как называют простолюдины незабвенный 1812 год, в Таганке у Спаса в Чигасах[1] стоял на широком дворе, похожем на пустырь, заросший крапивою, полукаменный и полудеревянный дом. Железные ставни и толстые болты, мотавшиеся у окон его, как руки скелетов; злая лохматая цепная собака, лаявшая на прохожих и проезжих из подворотни; запертая калитка с колокольчиком сверху; медная икона, врезанная на воротах; неизменная скамейка близ них, и наконец высокий забор со шпилями вокруг всего двора в угрозу ворам: всё это выказывало принадлежность и жительство богатого Московского купчины. Таганка и Замоскворечье и теперь богаты богатыми.