В 90-ых увлечение НЗОЖ принесло свои первые плоды жизненного успеха. Меня, опухшего от некачественного алкоголя и исхудавшего от некачественных наркотиков, братки возили на стрелки, как макет, показывающий их крутость. Типа, вот как они могут довести человека, если им не заплатить. За каждую стрелу я брал пузырь «Рояля» и пачку «Кэмел». Естественно, вперед. А вмазывался прямо на стрелках, когда находил полные «баяны» на еще не остывших телах братков. Потом недопитый «Рояль» и недокуренный «Кэмел» я сбагривал в ларьки, имея 1000 процентный профит на вырученные деньги я затарился костромским стеклоочистителем и моршанской «Примой» на 10 лет вперед.
Период взрослой жизни я тоже встретил при параде и все благодаря НЗОЖ. Одинокие 35-ти летние (и старше) бабушки жалели меня и прижимали к иногда необъятным грудям. Мои пьяные и наркотические закидоны воспринимались ими как милая блажь, поэтому я не боюсь 12-ти алиментных исков. Надеюсь, мои 16 детей это поймут.
Сейчас я вполне состоявшийся в этой жизни успешный бомж. НЗОЖ это круто. Мои соседи по теплотрассе это подтвердят. Спасибо что выслушали меня на очередном собрании неанонимных последователей НЗОЖ. Мне стало легче. (бурные аплодисменты). Спасибо.
Ушаков и муки творчества
Азазелло достал из нагрудного кармана клетчатого пиджака полуобглоданную куриную ногу и задумчиво ее обнюхал.
Хочешь быть Мастером? (он сделал ударение на первом слове). Мессир не против
Ушаков нервно дернул кадыком, стараясь сделать это незаметно.
У меня (он поперхнулся от сухости в горле, закашлялся и продолжил хриплым голосом) У меня нет Маргариты
Азазелло повел сверкнувшим глазом в сторону Ушакова.
Мастер писал и без Маргариты Голос демона опасно понизился.
Я тоже пишу без Маргариты. Но Вечный роман был закончен Мастером при участии любимой музы, вдохновлявшей его И потом Вечный роман уже написан.
Азазелло ухмыльнулся и кривой желтый клык у него во рту обнажился во всей неприглядной красе. Ушаков отвел глаза.
Ну, раз ты думаешь, что не хочешь быть Мастером
Научивший человечество манипуляциям с холодным оружием, которое сам же и изобрел, Азазелло и обращался с ножами соответствующе. Быстрее взмаха крыла колибри, балисонг, нож-бабочка, сверкнув крыльями рукояти, узким лезвием устремился к яремной вене на шее Ушакова. Глаза не спели среагировать на движение, лишь мысль, едва начавшись, застыла в вязком течении времени, не успев до конца оформиться «Что за" Время замерзло окончательно. Все остановилось
Воланд сделал круговое движение кистью и отнял ладонь от набалдашника трости в виде головы пуделя. Трость осталась стоять вертикально, совершая круговые движение вокруг своей оси, описывая круги небольшого радиуса.
Мессир Азазелло поклонился и застыл в почтительной позе.
Что тебе? спросил после некоторой паузы Воланд.
Мессир Азазелло замешкался Мессир, дозволено ли мне будет
Дозволено. Что еще?
Мессир, Вы недовольны?
Да, я недоволен. Что за цирк, Азазель?
Простите, мессир Я пытался внести в работу некое разнообразие Их так много И все почти одинаковые Может быть, если хоть этого подтолкнуть
Это Он сделал их одинаковыми! И не тебе их менять! Да, подтолкнуть дозволено, убедить, но не направить! А ты именно направил! Воланд не повышал голос, но кожа на загривке демона мелко задрожала от прессованной тяжести слов хозяина.
Мессир Азазелло рухнул на колени Мессир, я Он Но он не верит в Него
Воланд недоуменно посмотрел на него Но он верит в нас. По крайней мере видит. Встань. И иди.
Азазелло встал. И пошел
за что такое?» зрачки дернулись и совершив оборот, остановились на тонком лезвии у самого горла. Миг и лезвие так же стремительно исчезло, как и появилось. Запоздало зрачки начали расширяться.
Тебе показалось. Азазелло бросил руку вперед и вытащил из-за воротника Ушакова полуобглоданную куриную ногу. Фокус! опять показав клык, ухмыльнулся демон. Хочешь изменить мир? Пиши. Просто пиши. Мессир не против. И будет хорошо. А Маргарита? И Маргарита будет.
Резко придвинувшись лицом к лицу, Азазелло прошептал театральным хриплым шепотом Веришь?
Ушаков показал свое согласие только движением век.
Ну бывай.
И исчез.
Воланд еле заметно дернул краем рта Шут.
Одинокое «треньк» первого трамвая заставило Ушакова вздрогнуть и тряхнуть головой, разгоняя туман.
Дымка стелилась над водой летних Чистых прудов. Привиделось? Услышав какой-то хруст, Ушаков нервно подскочил на ноги и огляделся. Неподалеку от скамейки на животе лежал рыжий кудлатый барбос и грыз полуобглоданную куриную ногу. Заметив резкое движение, барбос, вцепившись в кость, приподнялся на лапах, пригнув морду и подрагивая верхней губой, еле слышно рыча. Ушаков попятился, потом развернулся и побежал в сторону Садового. Тявканье за спиной было похоже на театральный хриплый смех. Аннушки с бидоном подсолнечного масла в этой жизни не было, поэтому Ушаков не потерял голову под трамваем, а таки добежал до метро.
На излёте буйного времени
Невский был сер. От хмурых туч. Мелкого и надоедливого дождя. От почти не замечавших по привычке этот дождь многочисленных прохожих, хмурыми лицами соперничающих с тучами. И просто чёрно-серым Невский стал от безграничного ужасного горя, завладевшего 17-ти летней девушкой по имени Даша.
Даша сидела прямо на мокрой и грязной мостовой, куда рухнула без сил, после того как у неё отказали ноги. Привычный шум Невского гулкий гомон множества голосов, посвист ветра, то внезапно появляющийся, то исчезавший так же мгновенно, ржание лошадей, далёкое и близкое, цокот копыт, перестук деревянных, металлических и оббитых металлическими полосами деревянных колёс по каменным и деревянным мостовым, крики чаек и хлопанье крыльев голубей слился для Даши в однообразный звук, который прибоем шумел в ушах девушки, то отдаляясь, то приближаясь с угрожающим шипением.
Трясущимися руками девушка пыталась закрыться, но лишь размазывала по красивому лицу грязную серость мостовой, испачканными и мокрыми перчатками. Шляпка сбилась и еле держалась на волосах. Пышные юбки измятыми, неопрятными комками окружали Дашу, как подтаявшие, серые сугробы. Шарфик развязался и отчаянными усилиями пытался задержаться на шее. Полураскрытый зонтик кружил рядом, как птица с переломанным крылом. Вся картина говорила об удручающем отчаянии, отчаянии от невозможности повернуть время вспять, от невозможности исправить непоправимое.
А память, как услужливый половой в ресторации «Палкинъ», расстилала перед невидящими глазами девушки белые скатерти, на которых прорисовывались картины недалёкого и недолгого прошлого
Строгая немолодая немка, в серо-коричневом наряде, выправкой напоминала прусского фельдфебеля, с тростью вышагивающего перед строем солдат. Вместо трости у немки был длинный зонтик, который она переставляла с размеренностью метронома.
Невыразительная коричневая шляпка с низкой тульей, полускрывающая гладко затянутый назад пучок серо-седых волос, венчала вытянутое лицо дамы, украшенное невысоким лбом, крючковатым носом и плотно сжатыми тонкими губами, окруженными лучами морщин, расходящимися в разные стороны.
Плотный, длинный воротник держал голову женщины прямо, повторяя линию спины и напоминал орудийную башню, когда крючковатый нос на что-то нацеливался и дама вскидывала лорнет к маленьким глазкам-орудиям. Из всего гардероба самым драгоценным предметом, пожалуй, был лорнет в золотой оправе и с ручкой из слоновой кости, украшеной изумрудами.