Однако периоду плодотворных раздумий и размеренной жизни в мирном Бейруте было суждено скоро закончиться: в 1975 году в Ливане начинается кровопролитная гражданская война, которая затянется на пятнадцать лет и последствия которой ощущаются в стране до сих пор. Большую часть этого срока Адонис проведет в Бейруте, не считая относительно кратковременных поездок в Дамаск, Париж и Америку; он продолжает преподавать в Ливанском университете, хотя культурная жизнь Бейрута в эти годы схлопывается и затухает (это видно хотя бы по тому, что в семидесятые-восьмидесятые годы новые книги у обычно плодовитого Адониса почти не выходят).
Поэт окончательно покинет регион только в 1985 году, пережив одну из самых драматичных фаз войны так называемую осаду Бейрута летом 1982 года, когда израильская армия вошла в Ливан и заблокировала город, чтобы вынудить сдаться Организацию освобождения Палестины. Хотя осаждена была только западная часть города, где находились в основном мусульманские кварталы, город подвергся масштабным разрушениям авиаударам, минометным обстрелам и т. п. О том, как бейрутские поэты переживали осаду, можно прочитать в небольшом эссе «Свет свечи», включенном в эту книгу. Не только Адонис находился тогда в Бейруте: среди осажденного населения был и крупнейший палестинский поэт Махмуд Дарвиш, вспоминавший об этом опыте в повести «Память для забвения», написанной спустя несколько лет после осады.
Для Адониса осада стала, по всей видимости, последней каплей: в 1985 году он решил окончательно переехать в Париж и занять наконец популярную в арабском мире роль «поэта в изгнании». Через такой опыт прошли почти все крупнейшие арабские поэты ХХ века и некоторые из средневековых (например, один из кумиров Адониса Аль-Мутанабби), поэтому в каком-то смысле эта роль выглядела для Адониса естественной, хотя он и долго отказывался от нее, предпочитая находиться в «малом изгнании» в Бейруте, не так далеко от родных мест.
Драматично меняется не только жизнь Адониса, но и его письмо: уже в конце шестидесятых, особенно после шестидневной войны 1967 года, когда Израиль молниеносно сокрушил объединенные силы арабских государств, поэт обращается к жанру длинной поэмы: его стихи предыдущих лет хотя и были наполнены перекличками друг с другом, все-таки оставались отдельными произведениями. В новых поэмах много повторов, пересказов того, что уже было сказано раньше и подчас короче. Но такие повторы обычно не ослабляют общее впечатление, а, наоборот, усиливают его, позволяя почувствовать широкое дыхание подлинной поэзии, ее способность вобрать в себя весь мир без остатка. Однако само желание вобрать всю окружающую жизнь в текст, кажется, было отчаянной попыткой склеить осколки расколовшейся реальности.
Вершиной этого движения стала написанная уже в эмиграции «Книга» огромная поэма, которая складывалась во второй половине девяностых начале двухтысячных, в годы, когда Адонис вел уже вполне благополучную жизнь, хотя и омрачаемую нападками разного рода радикалов, которым не нравились то его поэзия, то политическая позиция. «Книга» это пространное поэтическое размышление на тему, которая всегда интересовала Адониса больше всего: на тему арабской истории, начиная со времени пророка Мухаммада и заканчивая современными войнами и конфликтами. В каком-то смысле поэму можно воспринимать как поэтическое завещание, своеобразную попытку дать отчет за полвека, отданных поэзии.
В сборник, который вы держите в руках, включены стихотворения, поэмы и два эссе из разных периодов творчества поэта от самых первых опубликованных опытов до поэм, которые предшествовали фундаментальной «Книге». Это первое настолько объемное собрание сочинений Адониса на русском языке, хотя в нем представлена только малая часть того, что им было написано. Однако переводчик смеет надеяться, что так может начаться знакомство русского читателя с замечательным арабским поэтом, у которого можно найти много того, что созвучно сегодняшнему дню, прежде всего размышление об истории, ее могущественной и превосходящей человека силе.
Кирилл КорчагинВ корнях моих гибнет тоска,
а каждый вопрос сказала земля,
о той, красоте, что влечет меня
внутри меня страсть и красота.
Первые стихотворения
Любовь
Дорога и дом любят меня
и домашний красный кувшин,
в него влюблена вода,
меня любит сосед
и поле, и пашня, и пламя,
меня любят
трудолюбивые руки,
когда удивляются миру и нет,
и клочья моего брата,
что вырваны из его слабой груди,
что скрыты колосьями в жатву,
и агат, смущающий кровь
он был богом любви
с тех пор, как я появился,
что будет делать любовь,
когда я умру?
Тайны
Смерть пожинает нас в своей груди,
немного нас затопляет,
громоздит нас тайной на тайну,
из многих делает одного.
Солнце
лишь на сон не закрыло глаза
тот, где смерть в своей тайне
дремлет в глубокой тени, а оно
восходит над всем, кроме себя.
Смерть
(элегии для моего отца)
1
Мой отец это завтра, он ходит по дому,
это солнце и облака, что встают над домом,
я люблю его мятежный тайник погребенный,
его пылью покрытый лоб,
я люблю его истлевшие кости и глину.
2
Над нашим домом всхлипывала тишина
и плакал покой,
ведь отец мой умер: высохло поле,
и ласточка умерла.
Сон
В моей крови обитает история,
начало ее пока не явлено,
но я узнаю в ней запах родины,
запах яблок и жасмина,
словно буквы ее раскололи
го́ры, ска́лы, во́ды и родники.
Ты, история, уносишь меня с собой
к просторам первовремен,
ты сон творца для грядущих дней,
у меня в груди шумят твои тайны:
ты явлена в том, кто не явлен сам.
Камень света
На камне света я высек свою жизнь,
Спокойную, как зерно пшеницы,
мои буквы скрыты туманом,
а в словах таится сумрак:
все это, чтобы я полюбил
и тень над светом воздвиг, чтобы ты
горсть моей жизни со мною воздвиг,
песчинку ее.
Песни Михьяра Дамасского
Псалом
Безоружным как лес и как облака он приходит, неотразимым: он вчера перемещал материк и море сдвигал.
Он прочерчивает изнанку дня. Из-под его шагов вылетает день, а он надевает сандалии ночи, ожидая того, что никогда не придет. Он это физика вещей, он знает их все и дает им имена, и никогда их не раскроет. Он это реальность и ее противоположность, жизнь и все, что не жизнь.
Когда камень станет озером, а тень городом, он будет жить, жить и обманет отчаяние, стирая простор надежды, танцуя, чтобы пыль задремала, чтобы деревья заснули.
Он вырезает на лбу нашего века магический знак, и исчезают границы.
Он наполняет жизнь, хотя его никто не видит. Он превращает жизнь в пену и ныряет в нее. Он превращает завтра в добычу и отчаянно гонится за ней. Его слова вырезаны на маршруте утраты, утраты.
Изумление его родина, хотя он усеян глазами.
Он устрашает и возрождает.
Он сочится мучением и разливается смехом.
Он шелушит человека, как луковицу.
Он это ветер, что никогда не отступит, и вода, что никогда не вернется к истоку. Он сам творит свой народ, происходящий от него же. У него нет предков, он ни на что не ступает.
Он пересекает бездну, он ростом с ветер.
Ни звезд
Ни звезд, ни дара пророчества,
ни лица́ покорного луне
вот он ушел как языческое копье,
завоевав землю букв,
пролитую кровь посвятивший солнцу
вот он облачился в наготу камня
и молится у пещер,
вот он обнимает легкую землю.
Царь Михьяр
Царь Михьяр
царь, а сон его о дворце и садах огня;
сегодня умерший голос
пожаловался на него словам
царь Михьяр
живет в царстве ветра,
царствуя над землей тайн.
Голос
Михьяр лицо, преданное любовником,
Михьяр колокольчики, что не звенят,