Уже беременна была
И говорит проникновенно, слова растягивает, будто сама к ним прислушивается, на языке катает: «Сволочь ты, Кондратьев»
Я не разубеждаю, только смеюсь в ответ. Раз понимает хорошо. Меня это устраивает, да и её раз живёт со мной до сих пор. Вот за то и уважаю, что понимает.
Да, нужна была! В Москве надо было остаться. Любым способом зацепиться. Слово себе дал: кроме Москвы нигде больше жить не буду. Сейчас, правда, о загранице подумывать стал: свалить из этого грёбаного совка навсегда. Жить там хорошо, но вот деньги-то здесь делать надо. Время сейчас такое Там только копейки собирать.
Марина она москвичка. Из хорошей семьи. Единственная дочь. Мама, папа всё как у людей. Квартиру нам сразу двухкомнатную купили.
Ребёнок через год.
Зацепился за Москву. Остался.
Любовь? Какая, к чёрту, любовь? Живём вместе, и ей удобно, и мне.
Дверь подъезда распахнулась. Навстречу молодая девушка на порыве, в движении. Алиска! Вся в меня.
Остановился, улыбаясь, стянул капюшон.
Привет, пап.
Привет, дочь. Опять опаздываешь?
Ага, на ходу чмокнула в щёку. Пока. Побежала.
Смотрел вслед. Крупная, не в Марину, в меня пошла. Чуть толстовата. Вон какую задницу отрастила. А так ничего. Куртка приличная, джинсы в облипку, рюкзачок. Только на хрена она всякие висюльки детские к рюкзачку привешивает? Марина оправдывает, говорит, ещё ребенок. Какой ребёнок? Скоро семнадцать. Я в её годы был голодный и злой. Общага. На одну стипендию разве проживёшь? За любую подработку хватался. Даже дворником. Джинсы мечтал хорошие купить. А эта ухожена, папа, мама есть. Английский, музыкалка. Москва. Летом на море. Маринин ритуал: ребёнку нужно солнце и море.
Криво улыбнулся, вспомнив, как лет пять назад ездили на дачу к знакомым. Там речка рядом, пошли купаться. Алиска окунулась и закричала: «Мама, мама, здесь вода несолёная! Разве так бывает?»
Дом
Дом как дом. Девятиэтажка панельная, таких в Москве сотни. Подъезд ухоженный, лифт новый с огромным зеркалом. Хороший дом, но не мой. Квартира не моя. Продать к чёрту!
Квартиру тесть подарил, на свадьбу. На Марину записана. Как-то сразу почувствовал: дочку они обустраивают. Я так потому что рядом прилепился. Радость показывал, благодарную улыбочку выжимал: что я, идиот, что ли? кто ж у дарёного коня зубы рассматривает? Спасибо, благодетели!
Молодой был, верил ещё во что-то Рассказал Марине, какой вижу эту квартиру. Пустая, минимум мебели, дневное освещение яркое, светом все заливающее, кровать низкая, почти на полу стоит. Никаких шкафов, книг, безделушек. Ковролин с высоким ворсом, чтобы босиком ходить. Обои светлые. Не дослушала.
Кондратьев, говорит, ты что, в офисе жить собрался? Тогда не со мной.
Я и заткнулся.
Теперь у нас уют. Шкафы от вещей и от книг ломятся, картинки по стенам, обои в цветочек, бра над двуспальным супружеским ложем, жёлтым покрывалом застеленным. Не говоря уж про Алискину комнату склад мягких игрушек.
И пыль я чувствую её везде пыль.
Поднимался на шестой этаж по лестнице, стараясь не сбить дыхание. На подоконнике майонезная банка, окурками наполовину заполнена, грязно-жёлтым месивом. Передёрнуло. Что за идиоты? Видя такое, как можно курить? Они что, не понимают: у них лёгкие тем же месивом заполнены. Впрочем, сдохнут туда им и дорога.
Под душ. Пропотевшее скинул, потом на балконе развешу. Воду горячую включил люблю, чтобы пар, чтобы зеркало запотевало. Бритва, пена для бритья скребу щёки. Голый стою тело своё чувствую. Хорошее тело, сорваться и бежать в любой момент готовое.
Столько лет прошло, а горячая вода все чудом кажется. В любой момент включил, а она льётся. И экономить не надо не кончится. Теперь зубную щётку в рот и контраст: холодная-горячая, холодная-горячая.
Зеркало запотело. Полотенцем. «Ну, здравствуй, Лёша!» Да уже мужик не пацан. Идёт время. Жирок поднакопился, живот наметился. Двигаться надо больше, иначе совсем заплыву Что сутулишься? Развернул плечи, поиграл мускулами спины. И плечи какими-то покатыми стали. Роста бы добавить не мешало. Не красавец, одним словом. Приблизил лицо к зеркалу, взъерошил жидкие волосы вот уже и залысины со лба пошли. У-у-у, морда рязанская! Круглая, как блин. Хорошо хоть не рябой А вот взгляд злой, настороженный. Ну, это мы сейчас очочками поправим, уже проходили.
Посёлок
Вдоль реки дома часто. А вверх по склону разбросаны реже. Дорога гравийная по самому берегу.
Посёлок длинно вдоль реки вытянут. Ближе к краю площадь, где останавливаются автобусы. Две двухэтажные бетонные коробки. Здание партийного руководства и магазин с рестораном на втором этаже. Ленин на постаменте рукой в просвет между горами тычет. Остальные дома деревянные развалюхи утопают в снегу, лишь тропинки от калитки к дверям протоптаны. Еще котельная приземистый кирпичный сарай с торчащей трубой и грудой угля у входа. В баню в соседний город, два часа на автобусе. В котельной есть душ, можно договориться, но после душа выходишь еще грязнее весь в угольной пыли.
Время делилось на тепло и холод. В школу осенью пошел начался холод; кончился учебный год тепло пришло, лето наступило согрелись. Вечный насморк, зелёная сопля под носом. Зимы не такие и холодные не Сибирь, даже не средняя полоса. В жизненном укладе все дело было, в привычке, а может и в повальной бедности это я уже потом понял.
Дома хлипкие, из доски сколочены. Окна однорамные. Такие домики в Подмосковье летними называют. Тепло из них выдувается на раз. Печку топишь тепло, протопил через час холод собачий. Мать, пока пить не начала, печку на автомате топила. Утром и вечером. Даже если жрать нечего было.
Зимой не раздевались, спали в одежде, в шапках. У меня круглая была, коричневая, меховая, на боку проплешина на печке подпалили. До сих пор тесёмки, туго завязанные под подбородком, чувствую.
Мать первая вставала. Выбиралась из-под груды тряпья, охая растапливала печь. Я сразу просыпался, лежал, ждал, когда разгорится. Потом грелся возле открытой дверцы, пока мать не гнала умываться. Вода еле тёплая в ковшике. Пальцы намочишь и по глазам: умылся. Хлеб с вареньем, чай. Ранец и на улицу, на холод. Хлопнула за спиной дверь, заскрипел снег под ногами, а сам ещё пахнешь теплом и дымом. Идёшь, оскальзываясь по дороге, темно, тихо, снег не белым, а серым кажется, тени длинные от заборов, дымы из труб в чёрное небо, испещрённое звёздами, и только окна в домах весёлым светом.
Лес кругом, а дров вечно не хватало. Мы, ребятишки малые, щепки собирали, домой несли. Хоть чуть-чуть тепла добавить. Возвращаешься из школы дорога ледяным накатом блестит, камушки черные из-под ледяной корки выглядывают, речка шумит, она зимой не замерзала, и по сторонам глазами шаришь: щепка, палка, вмерзшая в снег, всё сгодится. Самой лихостью у нас, у малолеток, было пяток полешек у кого-нибудь из поленницы спереть и домой притащить.
Марина вошла на кухню, когда я хлеб для бутербродов резал. Причёсана, улыбчива. Клетчатые красно-зелёные домашние шорты с бахромой, майка с глубоким вырезом ложбинка видна между чуть провисших грудей.
Но я-то знаю помню. Я на неё сейчас по-другому смотрю. Вчера она сразу заснула, а я маялся не спалось. Ночник зажёг, книжку, что мне Лёля подсунула, взял. Читаю, разобраться пытаюсь в этих психологических премудростях. На жену случайно глянул Господи! она же мертвая! Умерла? Лежит на спине. Лицо белое, чуть в желтизну. Кожа натянулась. Глазные яблоки под веками буграми. Рот приоткрыт, и губы розовые гусеницы в рот заползти пытаются. Я долго рассматривал Чужая она. Почему я должен с ней рядом лежать?
Стараюсь в этой утренней Марине ту, ночную, разглядеть. Не получается. Спряталась мёртвая за живой