В половину седьмого ложился обратно в постель и спал до восьми утра, после чего следовал второй завтрак, состоящий из яичницы, бутерброда с сыром и кружки чая. Затем Гольцов посвящал два часа времени домашним делам: стирке, уборке, приготовлению еды. Справлялся сам, наотрез отказываясь от чьей-то помощи. После одевался и выходил из дома, совмещая обязательную прогулку с покупками продуктов, посещением почты, банка или врача.
Домой возвращался к двум часам дня, обедал, сразу мыл посуду и укладывался на диван, чтобы вздремнуть до четырех. Проснувшись, выпивал еще одну кружку чая и садился за письменный стол. Изучал в интернете материалы по искусствоведению, пользовался онлайн-экскурсиями по музеям мира, читал новостные сайты. После ужина позволял себе еще одну серию детектива, после чего отправлялся в постель, где перед сном читал художественную литературу.
Гости к нему приходили редко. И их число ограничивалось двумя людьми. Первой была коллега Алексея Аркадьевича, сменившая его после выхода на пенсию на посту директора областной картинной галереи Арина Морозова, а вторым старый, еще школьный друг, известный детский писатель Владимир Петрович Вершинин. Зимин, разумеется, встретился с обоими.
Арина Романовна Морозова оставила после себя какое-то гнетущее впечатление. Несмотря на то что ей еще не исполнилось и шестидесяти, она выглядела совсем старушкой: маленькая, худенькая, какая-то скрюченная. Ходила она, приволакивая ноги, словно болела чем-то. Лицо ее тоже выглядело болезненно: глаза запавшие, красные, сухие, уголки губ безобразно шелушатся, за ушами припухлости. Зимин мельком взглянул и отвернулся, пялиться на чужое уродство он считал верхом невоспитанности.
Из-за гибели Гольцова Арина Романовна расстроилась, конечно, но в чрезмерную скорбь не впала.
Мы не были близкими друзьями, пояснила она Зимину. Просто когда-то работали вместе, я Алексея Аркадьевича уважала, потому что специалистом он был великолепным. Специализировался на русском искусстве и живописи конца девятнадцатого начала двадцатого века. Ему принадлежит ряд исследований, весьма известных в нашей научной среде. Разумеется, после выхода на пенсию он от дел отошел, но за всеми новостями следил исправно, статьи читал, в том числе зарубежные. Мне было интересно с ним общаться, Алексей Аркадьевич был блестящим собеседником, поэтому время от времени я к нему приходила. Мы пили чай и разговаривали об искусстве и современных тенденциях. В моем окружении не так много людей, с которыми об этом можно поговорить.
У Гольцова были враги?
Да бог с вами. Морозова невесело засмеялась и сглотнула. Она вообще часто глотала, Зимин заметил. Голос у его собеседницы был низким, грубым, похожим на мужской. Какие враги у того, кто уже восемнадцать лет на пенсии, до этого руководил провинциальной картинной галереей и человеком был прекрасным: добрым и совершенно бесконфликтным.
Вы знаете, почему этот бесконфликтный человек поссорился с единственным сыном?
Морозова покачала головой и снова сглотнула:
Нет, я не спрашивала. Наши отношения не предусматривали подобной откровенности. Я только знала, что сын Гольцовых переехал в другой город, и Мария Дмитриевна из-за этого очень переживала. А потом она заболела и умерла, мне казалось, что именно с горя. И Алексей Аркадьевич остался один и о сыне никогда не говорил. Никогда.
С Гольцовым-младшим Зимин, разумеется, тоже связался, да и новосибирские коллеги помогли, вызвали того для беседы, но тоже ничего нового не узнали. Со своим отцом Гольцов-младший не общался более двадцати лет, даже сменил фамилию, став по жене Карповым, к известию о смерти родителя он отнесся совершенно равнодушно, сказав, что давно считает себя сиротой, а на день убийства имел железное алиби, поскольку вместе со всей семьей находился на отдыхе в Турции.
О причинах застарелой вражды с отцом Гольцов-Карпов наотрез отказался говорить, сообщив, что все это дела давно минувших дней, поросшие быльем. Не пролил свет на эти причины и разговор с Владимиром Вершининым. Тот сухо сообщил, что в курсе событий, но когда-то пообещал своему ныне покойному другу, что никому об этом не расскажет, и слово свое собирался держать, несмотря на гибель Гольцова. К убийству последнего давние события, по мнению писателя, никакого отношения иметь не могли. Вот и весь сказ.
Ни у Вершинина, ни у Морозовой твердого алиби, разумеется, не имелось, хотя бы потому, что определить до часа точное время убийства Гольцова было невозможно. Однако представить, что пожилой писатель или болезненная женщина нанесли покойному смертельный удар в яремную вену, из которой потом еще и слили кровь, Зимин не мог. Воображения не хватало. Да и зачем им было это делать? А кому-то другому зачем?
Впрочем, вскоре эти вопросы, оставшись важными, все же отошли на второй план. Дело в том, что спустя пять дней после убийства Тимофея Лопатина неподалеку от места преступления, то есть в том же микрорайоне, где жил и убитый Алексей Гольцов, на пустыре, возле шиномонтажа, был найден еще один труп со слитой кровью.
Третьей жертвой так пока и не установленного вампира стал сорокалетний мастер по ремонту шин Иван Дубинин. Экспертиза показала, что у него, как и у двух предыдущих мужчин, была первая группа крови, и это обстоятельство оказалось единственным, что роднило Дубинина с Лопатиным и Гольцовым.
Получается, все-таки маньяк? в голосе Зимина, сидящего напротив Лилии Лавровой в ее маленьком кабинете, сквозила непривычная для него неуверенность. Просто два оленя это совпадение, а три уже тенденция, как гласит старый анекдот.
Да уж, анекдот, прямо скажем, с бородой, вздохнула Лиля. Только все это совершенно несмешно, потому что слухи по городу ползут, один безобразнее другого. Зимин, ты понимаешь, что шеф скоро освежует тебя прямо на планерке, потому что с него будут требовать твою шкуру?
Понимаю, мрачно согласился следователь. Будем работать, Лилька. Что нам еще остается!
* * *
Накануне Нюся серьезно поссорилась с Толиком. В последнее время тот совсем обнаглел, то и дело подсовывая ей свою собаку. Лицо у него при этом становилось как у обделавшегося пуделя.
Нюсь, гундел он, вытягивая губы куриной гузкой, ну пожа-а-а-луйста. Ну мне о-о-очень надо. У меня охота на уток.
Так и бери Тобика с собой. Нюся вздохнула: Это же спаниель. Охотничья порода. И как раз на водоплавающую птицу.
Да старый он уже, защищал своего пса Толик. И на охоте ни разу в жизни не был. Это же диванный пес, ты и сама знаешь.
Толь, Нюся подбоченилась, уперев руки в бока. Вид у нее был воинственный. Ты за последние две недели оставлял у меня свою собаку два раза. Сегодня третий. Самому не стыдно? Я, конечно, все понимаю и всегда готова помочь, но когда ему ночью приспичило, я, между прочим, труп нашла. И шок, кстати, был не у меня, а у Тобика. Ты бы хоть о собаке-то подумал.
Можно подумать, если бы он ночевал дома и с ним ночью отправился на улицу я, то при виде трупа у него был бы меньший шок, вяло отбивался Толик. И вообще, Нюська, я ж тебя как человека прошу. Мне очень надо. Я тебе обещаю, что это последний раз, и больше я долго-долго просить не буду.
Ага. То есть я должна поверить, что ни внезапных свиданий, ни охоты, ни срочных поездок к родителям у тебя больше не будет? Кстати, а чем Тобик так уж мешает свиданию? И почему его нельзя взять с собой за город к Ирине Геннадьевне и Сергею Борисовичу? У тебя прекрасные родители.
Я тебе уже объяснял, что к родителям десять дней назад сорвался срочно, прямо с работы. Бабушке стало плохо, и надо было немедленно привезти лекарство. Я не успевал заехать домой, поэтому позвонил тебе. Ты единственная, у кого есть ключи от моей квартиры.