Глаголом жги сердца людей Что это за глаголы? Каков должен быть их характер, каково содержание? Не странно ли? Пушкин подробно, даже излишне-подробно описывает все операции, которым ангел подвергает пророка, и как-будто забывает хоть одним словом сообщить, какого же рода должны быть слова, которыми бог поручает пророку жечь сердца людей.
Викентий Вересаев
У Лермонтова тоже есть стихотворение «Пророк», оно служит как бы продолжением пушкинского «Пророка», и во всех хрестоматиях лермонтовское стихотворение обыкновенно и помещается вслед за пушкинским. У Лермонтова все совершенно ясно.
С тех пор, как вещий судияМне дал всеведенье пророка,В сердцах людей читаю яСтраницы злобы и порока.Провозглашать я стал любвиИ правды чистые ученьяБог судия; всеведение пророка выражается в умении его прозревать нравственную природу человека; содержание глаголов «чистые ученья любви и правды». Понимание пушкинского «Пророка» так дальше и пошло по пути, закрепленному Лермонтовым. Проф. Д.Н. Овсянико-Куликовский, напр., говорит: «Глаголы пророка это глаголы обличительной проповеди {Соч. IV, 138.}. Проф. Н.Ф. Сумцов: «Пророк наделяется несокрушимой общественной волей, для которой в делах любви и просвещения нет предела и нет преград» {Этюды о Пушкине. Вып. I. Варшава, 1893. Стр. 91.}. И так почти все.
Но обратимся к самому стихотворению Пушкина, попробуем прочесть его просто, забыв наше ранее составленное о нем представление. Во всех изменениях, которые происходят в избраннике под действием операций ангела, мы нигде не находим указания на моральный элемент.
Моих зениц коснулся он:Отверзлись вещие зеницы.Вещие, т. е ведающие, знающие.
Моих ушей коснулся он, И внял я неба содроганье,И горний ангелов полет,И гад морских подводный ход,И дольней лозы прозябанье.Сверхъестественно утончившийся слух воспринимает такие звуки, которых обыкновенному человеку слышать не дано. Но опять тут дело в познавании.
Он вырвал грешной мой язык,И празднословной, и лукавойНу, тут уж, казалось бы, выступает как раз моральный элемент: говорится о грехе, празднословии, лукавстве В соответственном месте у Исайи читаем (Книга пророка Исайи, VI, 57):
И сказал я: горе мне! погиб я! ибо я человек с нечистыми устами, и глаза мои видели царя, господа Саваофа.
Тогда прилетел ко мне один из серафимов, и в руке у него горящий уголь, который он взял клещами с жертвенника, и коснулся уст моих, и сказал: вот это коснулось уст твоих, и беззаконие твое удалено от тебя, и грех твой очищен.
Здесь все вполне ясно: удалено «беззаконие», очищен, грех». f\ посмотрим, что дальше у Пушкина:
И жало мудрыя змеиВ уста замершие моиВложил десницею кровавой.Языку пророка даруется только мудрость, т.-е. высшее понимание, а вовсе не нравственное очищение, не освобождение от беззакония. В связи с этим и первые два стиха получают соответственное освещение: истинная мудрость, само собою понятно, не может грешить ни празднословием, ни лукавством. Но речь-то только о мудрости.
Дальше пылающий уголь, вложенный в грудь. Образ слишком общий, вкладывать можно какое угодно понимание.
Где же во всем этом хоть намек на «чистые ученья любви и правды», на «дела любви и просвещения», на требования «обличительной проповеди»? Картина вполне ясная: бог дает своему избраннику нечеловеческую, сверхестественную способность совершенно по-особому видеть, слышать, т.-е. воспринимать и познавать мир, и способность совершенно по-особому сообщать людям это свое знание, с мудростью змеи и с пламенностью пылающего угля.
Но какой же это в таком случае пророк? Пророк это глас бога, призывающий людей обязательно к действию, к покаянию, к практическому обнаружению себя в области нравственной или даже общественно-политической. Таковы были Моисей, Исайя, Иеремия, Магомет. Если Пушкин, действительно, имел в виду изобразить пророка, то приходится признать, что он совершенно не справился с задачей, упустив в своем образе характернейшую особенность пророка, действенность, призыв к деланию, к активному обнаружению себя.
Но, конечно, Пушкин вовсе и не имел в виду просто дать в этом стихотворении образ библейского пророка. Пушкин выразил в стихотворении свое интимное, сокровенное понимание существа поэтического творчества. Пушкинский пророк это поэт, как его понимает Пушкин. И стихотворение точно, до мелочей, совпадает со всем строем взглядов Пушкина на существо поэзии и призвание поэта.
Духовной жаждою томим, поэт бредет в жизни, как в мрачной пустыне,
И меж детей ничтожных мира,Быть может, всех ничтожней он.Но лишь божественный глаголДо слуха чуткого коснется,и происходит полное перерождение, полное преображение поэта. Он по-новому видит и слышит, по-новому воспринимает жизнь; лукавый и празднословный в жизни, он становится нечеловечески мудрым, и сердце в груди превращается в жарко пылающий уголь. Наблюдая процесс пушкинского творчества, мы находим, что для Пушкина вдохновенье не есть только внезапно пробудившаяся способность высказать то, что есть в душе; вдохновение, это какое-то своеобразное перерождение самой души, способность совершенно по-новому воспринять и перечувствовать впечатления, однажды уже полученные и почувствованные в жизни. Это основное свойство пушкинского творчества.
И бога глас ко мне возвалГлас того единственно-истинного бога, которому Пушкин никогда не изменял, к которому всегда относился с подлинным религиозным трепетом. Этот бог вдохновение, творчество. Когда Пушкин начинает о нем говорить, у него все время выражения: «святая лира», «божественный глагол», «признак бога вдохновенье». В «Египетских Ночах»:
«Но уже импровизатор чувствовал приближение бога».
И бог этот говорит поэту: виждь, внемли и исполнись моею волею, державною волею творчества, отрешившегося от всех житейских соображений, «немотствующего» перед земными кумирами. «Служенье муз не терпит суеты». «Дорогою свободной иди, куда влечет тебя свободный ум». И так далее. То требование верховной, неограниченной свободы, которое Пушкин не уставал предъявлять для поэта.
Глупец кричит: «Куда? куда?Дорога здесь!» Но ты не слышишь,Идешь, куда тебя влекутМечтанья тайныеЭто не только право, это обязанность поэта, и эту-то обязанность налагает на пророка-поэта его бог: «исполнись волею моей».
А дальше самое непонятное и загадочное:
Глаголом жги сердца людей!Что это значит? Что значит «глаголом жечь сердца людей»? Ну, ясно: это значит словами воспламенять сердца людей. Когда оратор или проповедник потрясает и воспламеняет сердца своих слушателей, то говорят, что он глаголом жжет сердца людей.
Но разве жечь значит воспламенять?
Я проделал такой опыт: поэтов, беллетристов, публицистов и вообще людей, любящих русскую речь и вдумывающихся в нее, я просил ответить на такой вопрос:
Что это значит: «своими словами вы мне жжете сердце»?
Точно употреблено пушкинское выражение, но по возможности замаскировано, чтобы не вспомнились пушкинский стих и зашаблоненное в нем понимание слова «жечь». У некоторых из опрошенных, тем не менее, явилась реминисценция пушкинского стиха, и они ответили: «это значит глаголом жечь сердца людей». Такие ответы, конечно, не имели никакой ценности. Все же остальные ответы, без единого исключения, были приблизительно такого рода: «Своими словами вы мне жжете сердце», это значит: своими словами вы мне обжигаете сердце, мучаете его, доставляете острое, как ожог, страдание». Это вполне понятно. На свежее восприятие иначе и невозможно понять пушкинские слова.