Майя Плисецкая в своей книге много писала о Шпицбергене, который она (как и поездку туда через пол-Европы) хорошо запомнила. Годы спустя она вспоминала: «Но я там была одна. Детство без сверстников не детство. Родители заняты своими взрослыми делами. Я уходила с лыжами, карабкалась на вершины, такие же одинокие и потерянные, где все вместе: горы и небо и либо ты паришь по снегу, либо тонешь в нем. Странный остров. Чуть переменится ветер, и ты из хозяйки снегов становишься пленницей. Сидишь и ждешь, пока тебя отыщут с собаками. Говорят: утро вечера мудренее, но в полярный день нет ни утра, ни вечера, у меня в детстве все спуталось. Память сохранила образ чего-то огромного, белого, бесформенного. Детство это значит, что можно мечтать ни о чем не задумываясь. Детство бесстрашно. Я поздно начала чувствовать страх. Просто его не понимала. Я росла непокорной, все время поступала не так, как нужно. Сделать то, что не разрешают, чье-то мнение сломить? Да я только это и делаю, всю жизнь этим и занимаюсь».
Суровый край сыграл важную роль в ее жизни: именно здесь, в местном доме культуры, в котором активно работала Рахиль, имевшая натуру не только творческую, но и деятельную, девочка впервые вышла на сцену. И пропала: пела и танцевала все дни напролет. Дарование редкостное, яркое; через много лет ведущие газеты мира будут соревноваться в пышных эпитетах, рассказывая о ее таланте, проявилось сразу. Наверное, театральные гены Мессереров сказались. Во время отпуска родителей в Москве Майя легко поступила в хореографическое училище, покорив приемную комиссию поклонами (как же ей потом пригодится этот талант кланяться широко и благодарно!). Годы спустя она говорила, что подъем у нее важное качество для балерины был совсем небольшим, и если б комиссия оценивала по этому качеству, в училище ее вряд ли приняли бы. У памятника Плисецкой на Большой Дмитровке ноги челябинской балерины Татьяны Предеиной, с высоким, как обычно и бывает у хороших балерин, подъемом.
В училище Майю отвела тетя Суламифь. Она же убедила комиссию, что у девочки природный дар и ее обязательно нужно принять именно сейчас, несмотря на то что ей не исполнилось еще положенных восьми лет: «Такая рыжая-рыжая, точно затухающее пламя. И подвижная на зависть однолеткам в девять месяцев уже ходила. А вскоре и бегала. Не ножками перебирала в загончике, а бежала, словно настоящий спринтер: выбрасывала вперед коленки, работала ручками, прижимая локотки к тельцу. Быть ей балериной, как пить дать быть!.. думала я, но боялась сказать вслух, чтоб не сглазить», вспоминала потом Суламифь.
Она видела Майю танцующей задолго до «премьеры» на Шпицбергене: трехлетняя девочка в большой комнате семьи Мессерер устраивала «целые представления»: «Придут, бывало, гости, а она вылетит на середину комнаты и в пляс. Необычный, даже странный для такой малютки танец исполняла. Мы заводили на граммофоне вальс Майя обожала вальсы, и она кружилась, вертелась, вставала на пальчики в чем есть, то бишь в простых башмачках. Грациозно принимала балетные позы, очевидно подсмотренные на моих фотографиях, висевших в комнате деда. Гости, обычно артисты балета или завсегдатаи лож Большого, забывали о еде, о питье не могли надивиться на рыженькое чудо. Меня же особенно поражало, что у танцующей девочки взгляд соответствовал позе. Когда она опускалась на колено, головка то склонялась долу, то закидывалась вверх. И все очень естественно Этому учат и порой так и не могут научить в балетных школах. А ребенок делал это сам, чисто интуитивно», писала в своей книге Суламифь.
Малютка Майя особенно любила танцевать под музыку вальса из балета «Коппелия», в котором, став балериной, никогда не танцевала: инженю не ее амплуа. А когда была крохой, танцуя, вставала на носочки в своих маленьких коричневых ботиночках. Это кажется невероятным, но они, со стоптанными носками, сохранились. Маме Рахиль (о, наши мамы, свято верящие в талантливость и избранность своих детей!) удалось сохранить их, несмотря на трагические перипетии собственной судьбы. Сегодня эти ботиночки свидетели большого таланта и удивительной судьбы носившей их девочки выставлены в Музее-квартире Майи Плисецкой на улице Тверской в Москве. Там же еще один чудом уцелевший осколок прошлого счастья: кукольный фарфоровый сервиз, который Майе уже тогда очаровательной подарила продавщица в норвежском магазине, куда мама с дочкой зашли, готовясь к отплытию на Шпицберген. Денег было в обрез: только справить Майечке гардероб, подходящий для суровых условий севера, но девочка как увидела этот сервизик, так не могла отвести глаз. И продавщица его подарила! Эта история подробно описана в книге «Я, Майя Плисецкая». Есть что-то очень волнующее в том, как вещи сохраняют тепло своих владельцев, переживают их и становятся зримым символом истории.
Сохранение ботиночек и сервиза кажется тем более невероятным, когда знаешь, что случилось со счастливой семьей Плисецких потом. Именно на Шпицбергене Михаил Плисецкий совершил поступок, за который потом заплатил жизнью. Я долго думала, как это правильно описать может быть, «сделал ошибку»? Но решила, что все-таки правильнее сказать совершил поступок. Потому что это не было ошибкой, это было осознанным выбором. Хотя вряд ли отец Майи осознавал, что он будет стоить ему жизни.
Михаил Плисецкий был честным, открытым и искренним человеком. Его с первого взгляда полюбила не только Рахиль, но и все Мессереры. Он умел дружить и всегда помогал друзьям, если у него была такая возможность. На работу на Шпицберген директором учебного комбината он взял своего товарища Ричарда Пикеля с весьма разнообразной от председателя Минского губревкома до ответственного редактора Союза драматургов и яростного критика Михаила Булгакова биографией. К 1934 году Пикель, заведовавший в 19241926 годах Секретариатом председателя Коминтерна Григория Зиновьева, был в опале. В 1925-м его исключили из партии как члена оппозиции, но в 1929-м восстановили, после того как от оппозиции он отрекся. Плисецкий такого шлейфа не испугался и взял Пикеля на работу. В 1936 году во время суда над Зиновьевым и Каменевым (вошедшим в историю как Первый московский процесс) Пикель, как и другие обвиняемые, дал признательные показания. Сейчас все знают, как они выбивались, а тогда этого не знали, но знали, что Пикель признался ни много ни мало в подготовке покушения на жизнь Сталина. Все 16 подсудимых были признаны виновными и 24 августа 1936 года приговорены к высшей мере наказания. Их расстреляли на следующий день. А потом НКВД начал арестовывать тех, кто был связан с приговоренными.
Сначала Михаила Плисецкого, который к тому времени уже возглавлял «Арктикуголь» в Москве, сняли с должности и исключили из партии. Его арестовали 30 апреля 1937 года как водится, ночью (может быть, из-за этого Майя Михайловна всю жизнь страдала бессонницей?). Рахиль была на восьмом месяце беременности их третьим ребенком. Азарий Плисецкий, никогда не видевший отца, вспоминал: «Когда отца арестовали, мама успела передать родным некоторые принадлежащие ему вещи. Остальное было конфисковано и появлялось потом чуть ли не в комиссионных магазинах. Но кое-что мама все-таки успела спасти. У меня на память об отце хранилась модель шахтерской лампы, которую ему подарили на Шпицбергене. На ней было написано: За большевистское руководство Михаилу Эммануиловичу Плисецкому от работников рудника. Когда папе сказали собираться, он, конечно, был растерян. Беременная мама складывала ему с собой какие-то вещи в чемоданчик и, держа галстук в дрожащей руке, спрашивала: А галстук нужен? Эта деталь из ее рассказов почему-то особенно врезалась мне в память» Но все это Азарий, как и Майя с Александром, узнали гораздо позже, когда во время перестройки получили доступ к делу 13060, состоящему из двенадцати томов, в архивах КГБ СССР. Восьмого января 1938 года Михаила Плисецкого расстреляли, но никто из родных долгие годы этого не знал. А Рахиль ждала его, кажется, всю жизнь. Даже когда знала, что он не вернется, все равно ждала. Не было другого такого. И Майя Плисецкая, помнившая отца красивым и веселым, говорила то же: не было на земле другого такого человека. Детям о том, что отец арестован, не говорили. Сказали, что его срочно вызвали на Шпицберген. Они поверили.