Не тронь, распорядился Веретено.
Илья с трудом поднялся, упираясь руками в пол, сел, облокотившись на согнутые колени, обхватил свою голову ладонями. Морщась от невыносимой боли в голове и от непрекращающегося звона в ушах, он невнятно произнес спекшимися от кровавой корки губами:
Что ж вы, сволочи, делаете?
Ты кто? в свою очередь спросил Веретено. Что-то не похоже, что ты с фронта возвращаешься?
Сквозь кровавую пелену в глазах Илья обвел присутствующих бандитов рассеянным взглядом, задержав его на мальчишке.
Как же я сразу не догадался, сказал он и, несмотря на то что ему сильно досталось, и во всем теле ощущалась непреходящая слабость, и по-прежнему кружилась разбитая голова, слабая улыбка тронула его губы, потому что, по всему видно, как раз и настал тот самый момент, ради которого он и прибыл сюда: самое время начать внедряться в местную банду. А ведь Симыч предупреждал что в Ярославле надо ухо держать востро.
Веретено и Лиходей многозначительно переглянулись. От внимательных глаз боевого разведчика это не ускользнуло, и Илья решил, что интуитивно выбрал правильную позицию поведения.
Симыч это кто? осторожно осведомился Веретено, испытующе вглядываясь прищуренными глазами в его лицо с как-то сразу ввалившимися щеками, заросшими жесткой щетиной.
Старинный друг моего брательника, ответил Илья. Знатным вором он был. Но это долго рассказывать.
Знавал я одного вора по кличке Симыч, раздумчиво произнес Жорик-Веретено. Вместе отбывали срок в Мордовских лагерях. Потом я откинулся, а он по этапу отправился в Воркуту. Уж больно непокорный был.
А брат твой кто? спросил Лиходей, начиная непонятно с чего нервничать. Тоже сиделец?
С облегчением отметив про себя, что находится на верном пути, Илья с нарочитым деревенским простодушием ответил:
Не-а, он был Герой Советского Союза, капитан бронетанковых войск. У нас в Тамбове он имел птичью кличку Филин. Может, слыхали о таком?
Это который банду организовал? с недоверием спросил Веретено. А потом под расстрельную статью попал?
Он самый, со вздохом признался Илья. Из-за него мне в деревне и жизни не стало, всякий человек норовит обидеть Как будто я в чем-то виноват. Вот и решил к вам сбежать на шинный завод Жить-то надо как-то, морщась сильнее обычного, чтобы показать, насколько ему больно, он ощупал свой затылок, произнес с обидой: А тут вы чуток меня на тот свет не отправили, и немного помолчав, попросил: Возьмите меня в свою банду, парни. Глядишь, и я пригожусь. Опыт фронтовой имеется. А? Он перевел умоляющий взгляд с одного на другого, потом на мальчишку, и вдруг, подмигнув ему, с жалостливой улыбкой сказал: Подельник ваш, думаю, не против? Мы с ним уже успели близко познакомиться. Да и кое с кем из вас тоже, Илья отнял руку от головы и показал озадаченным бандитам свою окровавленную ладонь. Уж вы не бросайте меня калеченного.
Веретено, вдруг обратился мальчишка к Жорику (чего Илья никак от него не ожидал), хмуро глядя на старшего исподлобья, ты это возьми его к нам. Чего тебе стоит?
Парнишка, по всему видно, чувствовал свою вину перед незнакомым парнем, который вроде как оказался на поверку своим, потому что в следующую минуту подошел к Илье и неуверенно протянул ему свою грязную ладошку.
Меня здесь все Шкетом кличут, сказал он смущенно. А мама Павликом называла Только она умерла у меня Под бомбежку попала в войну.
Было заметно, что это признание мальчишке далось с невероятным трудом, и он, чтобы не расплакаться от воспоминаний о матери, неожиданно грубо по-мужски выругался и яростно сплюнул на пол.
Веретено на это ничего юному подельнику не ответил, лишь несколько раз ловко прокрутил в пальцах выкидной нож, наглядно продемонстрировав Журавлеву искусное владение «пером». Лиходей вопросительно уставился на своего корефана, на всякий случай сунул руку в карман, стараясь на ощупь надеть свинцовый кастет на влажные от пота пальцы.
Глава 5
Река непрестанно трудилась, день и ночь величественно несла свои воды, держа на плаву военные катера, гражданские пароходы и огромные серые баржи, груженные песком, кирпичом и другими строительными материалами, предназначенными для восстановления разрушенного в годы войны древнего русского города Ярославля. Волны равномерно набегали на пологий берег, с шорохом плескались, и зыбкая поверхность обширного водного пространства ярко играла зеркальными бликами. Высокое жаркое солнце, неподвижно висевшее по ту сторону Волги, сияло с голубого, без единого облака неба пронзительно желтым расплавленным медом.
От прекрасного вида широко раскинувшихся просторов, от обостренного чувства сопричастности к долгожданной Великой Победе у находившихся на набережной людей лучились глаза, светлые улыбки не сходили с одухотворенных лиц, и лишь у одного Леонтия Семенова на душе было хмуро, как в пасмурный день.
Надвинув на глаза светлую кепку, держа сжатые в кулаки руки глубоко в карманах широких льняных брюк, он размашисто шагал по еще неустроенной набережной, угрюмо глядя прямо перед собой. По его осунувшемуся лицу текли струйки пота, но не от духоты, а от напряженного мыслительного процесса. Мысли его были до того нерадостные, что впору было утопиться: взять да и прыгнуть прямо сейчас с высокого мола в воду. Семенов даже на минуту приостановился, окинул взглядом отдыхающих и снова двинулся дальше, ухмыляясь от нерадостной перспективы быть похороненным с вздутым животом и синим лицом, какие обычно бывают у всех утопленников.
С того дня, как Илья Журавлев отправился в Ярославль, минуло больше недели, а от него не было ни слуху ни духу: человек как будто сквозь землю провалился. Семенов уже голову сломал, прикидывая и так и этак, желая понять, куда занесло прикомандированного тамбовского оперативника: прибыл он на место или потерялся в пути? А ведь перед отъездом они не просто договаривались между собой, как старинные приятели, а Леонтий Семенов настоятельно требовал, даже приказывал, как старший группы, курирующий внедрение офицера НКВД Журавлева в местную банду, что как только Илья определится с работой и подыщет себе подходящую квартиру, он обязательно должен выйти на связь. Но даже если и устроиться не удастся, он все равно должен был выйти на связь в течение трех, максимум четырех суток. А в случае каких-то уж совсем непредвиденных обстоятельств дополнительно давалось еще пару дней. Но срок давно вышел, а известий от Ильи как не было, так до сих пор и нет.
Место для тайника, куда Журавлев должен был спрятать послание, было выбрано не абы как, а с умом. С таким расчетом, чтобы к нему всегда можно было подойти, не вызывая у окружающих подозрения и лишних вопросов.
Таким местом Семенов, как уже опытный в таких делах сотрудник, к тому же хорошо знающий местные обычаи, выбрал бетонную скульптуру на Волжской набережной. Еще с довоенной поры там, в импровизированном парке в окружении лип и вязов, на высоком квадратном постаменте стояла известная на весь Советский Союз спортивная композиция «Девушка с веслом». На крутобедрую стройную девушку приходили любоваться не только парни, но и солидные мужчины, чьи вторые половинки до того раздобрели на домашних харчах, что кроме жалости у своих мужей иных чувств не вызывали. Поэтому ничего странного в том, что неженатый парень мог сюда периодически приходить, не было и вряд ли могло вызвать по этому поводу какие-либо сомнения у праздношатающихся по набережной горожан.
Единственным недостатком скульптуры после бомбардировки пристани немецкой авиацией во время войны стало отсутствие части ее изящной голени, которая сразу обрывалась после колена и дальше уже шла полая стопа, намертво прикрепленная к побеленному постаменту. Вот в эту нишу, скрытую от посторонних глаз, Илья и должен был класть выкуренную папиросу «Норд» со спрятанным в ее полом мундштуке крошечным листком с нужными донесениями.