«Но сочувствие одному не должно быть ядом для другого», отвечаю я.
А зачем ты вообще во все это лезешь? врывается в наш диалог нетерпеливый глас разума.
Это Алексей Ангус, который гордится, что его фамилия одновременно имя его любимого музыканта. Я тоже по семейной традиции должна любить Ангуса Янга, неугомонного гитариста великой группы «AC/DC», и Митя тоже любит «AC/DC». Но когда я вижу, как сверкают не порокерски белоснежные гладкие коленки Янга из-под шортиков задорный стиль у чувака! я вспоминаю пионерский лагерь и добродушного мальчика-дауна из бабушкиного городка, которому было далеко за тридцать, но у него тоже сверкали такие же незаросшие коленки. В общем, когда на Страшном суде меня спросят, любишь ли ты «AC/DC», то я скажу: «Да!», но непроизвольно моргну в сторону, пытаясь не улыбнуться, и двенадцатый ангел-присяжный меня поймет.
она хочет делом заняться, а ты ее отговариваешь недоумевает Алеша. Почему ты с ней споришь? Это чужой ребенок, чужая семья и если они выбрали эту сумасшедшую Полину, так это их дело!
Сейчас он скажет свою излюбленную приговорку «займись другим», словно мне нечем заняться, словно я лезу в чужой монастырь, и, возможно, так и есть. А еще мой внутренний мнительный суслик непременно уловит и другой, скрытый оттенок в его словах, которого уже нет, но который был раньше. Мол, ты обезумела от своего горя и поэтому не можешь спокойно пройти мимо чужого.
Но горе работает иначе. Я не могу об этом говорить вслух это очень больно. Горе держит тебя в шаге от суицида, демонстрируя, что другим вот дали соломинку, а тебе нет. У них, дескать, остался еще один ребенок, а у тебя нет и при этом ты же сама в этом и виновата! Другим всегда легче, чем тебе, вот как устроено горе. А то, что меня вечно волнует кто-то еще, кроме себя и своих, это не горе, это я сама, я такой была и до
Неуместно срываюсь в тихие слезы, стараюсь неслышно, но для Алеши это сигнал катастрофы. Он слышит из комнаты, как я хлюпаю на кухне. Он приходит и каменным голосом спрашивает: «Что?» Так начинается его сочувствие, и он это не со зла, просто думает, что поощрение слезливости ведет к упадку и гибели организма. Да и вообще мы, люди, воспитанные на Урале, скорее стоики. Нас не жалели, когда мы рыдали детьми, а ждали, когда мы сами успокоимся. Словом, обычно в этой ситуации я говорю: «Ничего, все нормально». Нас же так негласно учили. Но на меня вдруг накатывает такая боль протеста против этих окаянных стоических правил! Что такое случилось с миром, что человек, у которого случилось горе, не имеет права на слезы?! Что за дикие мутации происходят с душами людей И кто вообще придумал «не трогать» человека, которому больно? Не трогать, чтобы он самоуничтожился Это куда эффективней ядерной бомбы!
Все это проносится в моей несчастной голове, я говорю какую-то резкость, и пошло-поехало. Алеша взрывается и кричит, что я считаю его тупорылым бездарем. И как можно думать, что он не знает о том, какая я до или после горя?! Да только он обо мне все знает, только ему не все равно, только он заботится, всем остальным на меня наплевать, они меня используют и тут же выбрасывают, и нет им никакого дела до моей боли И может, уже хватит о них беспокоиться?!
Об этих чужих детях
На слове «чужих» я втягиваю голову. И словно бритвой Оккама по сердцевине, когда Алеша говорит, что своих детей у нас нет. Как же нет, когда есть?! Но здесь важна не правда, а псевдоисцеляющий садизм. Ведь лечили же когда-то электрошоком вот и Ангус пытается исцелить меня удалением материнского инстинкта, словно он воспалившийся аппендикс. Но ведь он искренне хочет как лучше.
Предназначение
Юлику я могу рассказать все. Потому что он любит нас с Алешей поровну. Это редчайший случай, и я никому не говорю об этом, потому что никто не поверит. Ведь наши друзья они всегда из чьего-то лагеря. Как писали в старину в метрических книгах, поручители по женихе и поручители по невесте. Самое обидное, это когда друг из твоего лагеря условно говоря, невесты переходит в лагерь жениха. Или наоборот. Возмутительное предательство! Но есть особы равно мужского и женского пола, которые усиленно доказывают миру, что вражеский лагерь у их ног. Это их жалкая сторона медали. Это грустная ущербность. Это заблуждение. У детей-сирот бывает такое, называется размытая привязанность: ребенок как будто любит всех. Сегодня одну тетю назвал мамой, завтра другую Так он добирает недостаток любви одной мамы многими. А мы, глупые большие дети, добираем недостаток любви возможно, кажущийся! теми, кто на самом деле смеется за нашей спиной и строит нам рожи. Никогда не видела эти рожи, но почему-то хорошо их представляю.
Но Юлик по природе своей глубокой вне этой возни. Он большой, приятно упитанный, мощный, дружелюбный человек. Его доброе сердце облечено в плотную непоколебимую субстанцию, на которую нельзя воздействовать физической или моральной силой. Ею нельзя манипулировать. Но сердце сердце Юлика при этом остается чутким и созидательно беззащитным.
Мы встретились после того, как окончательно одичали, каждый в своей норе. Точнее будет сказать, в стойле. Идем теперь по фешенебельной улице столицы, превращенной ныне в злую мачеху. Даже воздух здесь дух Вавилона, некогда фонтанировавшего счастливым случаем, теперь неприветливый с нами, как швейцар с босяками. Мы с Юликом сворачиваем во внезапно открывшийся моим глазам словно он не двести лет назад возник, а лишь в это мгновение! проулок и ныряем в укромный бар «У Даниила».
Его не сегодня завтра закроют, давай поддержим отечественного производителя! предлагает Юлик.
Давай! Только пускай наш производитель производит рябину, а не коньяк! Пусть будет здоровое и правильное производственное разделение.
Ты мыслишь слишком узко, мягко парирует Юлик, ведь известно, что русский человек производит не столько материю, сколько дух. И нет национальной кухни без этого духа!
Да уж, да уж, рябчик не рябчик и кулебяка не кулебяка без метафизики, без цыганского хора и без нашенского Достоевского разгула с экзистенциальной отрыжкой.
А еще здесь классные ребята джаз играли! вздыхает Юлик. Жаль, что все проходит
Откуда ты знаешь, что это место закроется?
Его мой одноклассник организовал. С какой-то прохиндейской шушерой. Ну и прогорел. Я тебя сегодня с ним познакомлю!
Меня? Зачем?
А почему нет? Книги ему твои подарим. А то ты вечно раздаешь их направо и налево, словно листовки у метро. Толку никакого! Пора уже знакомить с твоим творчеством богатых людей!
Ты ж говоришь, он разорился
Разорившийся богатый человек куда охотнее тянется к художественному слову.
Мы с Юликом редко видимся. «Современного человека и так слишком много в эфире, телесное присутствие давно стало необязательным» так он это объясняет. Дескать, занятость это всего лишь теперешняя отговорка, а причина в другом. Если представить крестьянина два-три века назад у него было дел не меньше нашего, а порой и куда больше
Нет, стоп, крестьяне пример неудачный, машу я руками на Юлика. У них уклад был такой, что без телесного присутствия друг друга не выживешь! Общинный дух же Жили несколькими семьями на одном дворе, да еще работники тут же жили часто, и вспахивали сообща землю, и за скотиной ухаживали А сенокос? А в ночное ходить, у костра сидеть байки травить? Все это удаленно по зуму не сделаешь!
О, срочно напиши об этом сенсационном открытии! А то народ нынче не в курсе! хохочет Юлик.
И я с тоской понимаю, что могу опять не успеть сказать самое важное. Самое важное для меня. Юлик оказывает мне спасительную услугу, он мой исповедальный терапевт. Я знаю, что он вечная для всех опора и поддержка, и не злоупотребляю. Но это тайный мотив каждой нашей встречи, я могу выговориться, хотя и корю себя за шкурный интерес. Однако мои планы могут рухнуть, ведь на горизонте маячит разорившийся Даниил