Входная дверь громким хлопком возвестила о прибытии гостей. Ларина накапала в рюмку валерьянки, выпила залпом и резко опустила руки. Она глубоко дышала и громко вздыхала.
Все в сборе. Отлично!
«Те же, Жуков и Пухов», подумала Яна и тихонько рассмеялась. Максим с удовольствием плюхнулся на стул, участковый подошел к Лариной.
Милена Евгеньевна, я хочу представить вашу коллегу из Владимира Яну Сергеевну Полонскую. Она специалист высокого класса и любезно согласилась оценить, найденный в музее предмет.
Яна робко приблизилась к Жукову. Ларина убивала ее взглядом Медузы Горогоны. Она скрестила руки на груди и злобно зашипела.
Да что ты орешь-то я еще у себя хозяйка! Захочу, еще тебя в толчки выгоню!
Что? Вы в своем уме? Вы хотите выгнать участкового при исполнении?
Геннадий Петрович, не волнуйтесь. Это из монолога Настасьи Филипповны. «Идиот». Милена Евгеньевна просто еще из образа не вышла.
Кто идиот? Я идиот? злобно пробормотал участковый. Я вас всех на пятнадцать суток посажу за оскорбление, выкрикнул он.
Лицо участкового пылало. Яна мягко взяла Жукова за предплечье, отвела в сторону. «Зрители» беззвучно смеялись и также беззвучно аплодировали.
Это «Идиот» Достоевского. Позвольте мне поговорить с директором.
Жуков фыркнул, отвернулся. Ларина улыбалась, наслаждаясь произведенным эффектом. Яна всплеснула руками.
Я от вас в диком восторге! Сразу видно мощь, талант, мастерство! Милена Евгеньевна, давайте посмотрим на брошь. Если это достойная вещь вызовем искусствоведа из Эрмитажа. Скажу по секрету, у меня там связи. О вас узнают, вас отметят. А если брошка обычная отдадим ее Геннадию Петровичу. Пусть сам разбирается.
Ладно, примирительно сказала Ларина. В первом зале ваша брошка. Там обычно экскурсия начинается. Идемте. Григорий Семенович, обойдите здание, проверьте решетки и рамы. Нина Андреевна, намойте пол, особенно под окном. Мы после обеда начнем посетителей пускать. Нужно деньги зарабатывать.
Я, того этого, сказать хочу. Я же энтого вашего
Андреевна, иди, иди! директор замахала руками, словно отгоняла назойливую муху. Не до тебя теперь. Сказали мыть, значит, мой, а не разговаривай.
Ларина открыла дверь громко бряцая ключами. Тишину нарушили смешки, ахи, вздохи, легкие шаги женщин, тяжелая поступь мужчин. Яна прошла в зал и застыла. С большого портрета на нее смотрела Стефания Радзивилл. Шляпа с серо-голубыми перьями, темные волосы, румянец, золотая змейка, обвивающая запястье и глаза Печальные, бархатные. В их темно-янтарной глубине таились грусть и понимание неизбежности.
Красивая, правда? тихо спросил Жуков. Смотрю на нее и думаю: вот такая молодая умерла. Как так?
Тогда чахотка никого не щадила ни молодых, ни старых.
Ларина вздохнула и по-хозяйски поправила немного провисший угол картины. Яна тряхнула головой, отгоняя наваждение.
Милена Евгеньевна, где вы взяли такую прекрасную копию Брюллова?
Автор здесь. Виктор Олегович Забельский наш заслуженный краевед, экскурсовод, писатель, художник.
Мужчина в джинсах суетливо кивнул, покраснел, отошел к окну.
Вы сделали невозможное, восторженно продолжила Яна. Вы передали ее душу, ее молодость, ее боль. Спасибо большое! Но где же роза?
Так там и лежит. На круглом столике, Ларина махнула рукой в сторону портрета.
Геридон, тихо сказала Яна и добавила чуть громче. Геридон круглый столик на колонне. Изящная вещь, орех. Резьба простовата дубовые листья, желуди. Вероятнее всего, конец девятнадцатого начало двадцатого века, Россия. В восемнадцатом веке маленькие ножки у колонны часто делали в виде фигур мавров. По одной из версий так и появилось название столиков. Тогда отвагу мавров воспевали в народных воинственных песнях-геридонах. Все просто.
Инна, что стоишь! зашипела Ларина. Записывай! Хоть что-то интересное людям расскажешь.
Яна склонилась над столешницей. За ее спиной шумно дышали полицейские и сотрудники музея. В воздухе витало нетерпение.
На столике лежала черная салфетка, сложенная в форме сердца. Брошь роза на длинном стебле была приколота к ткани под углом. Она, словно витая стрела Амура, врезалась в центр сердца. На месте бутона сидела темно-красная вставка.
Геннадий Петрович, это бижутерия. Не антиквариат и даже не винтаж. Если разрешите взять в руки, скажу точнее.
Слава Богу, выдохнула Ларина.
Думаю, смысла нет пальчики искать, решительно заговорил Жуков. Лишние хлопоты. Откалывайте брошку.
Яна аккуратно взяла сердце и через мгновение уже вертела в руках металлическую розу.
Точно не ценная? заволновался Жуков.
Точно. Мельхиор. Техника скань, она же филигрань. Вставка стекло с раскраской под яшму. На обратной стороне именник, то есть клеймо завода восемь ФС.
Что это значит? завороженно спросила Инна.
Сидоровская ювелирная фабрика, 1978 год.
Пухов смотрел на Яну как на богиню. Жуков быстро писал в блокноте.
Где это? хором спросили все.
Костромская область, село Сидорово. Его ювелирным традициям не меньше четырехсот лет.
Фига себе!
Пухов, ить-твою, рот закрой! К нам летит пчелиный рой!
Опять вы меня обижаете, товарищ капитан. Мне же интересно. Она точно не серебряная?
А разве это не яшма? У меня бусы есть из шариков. Они такие же по виду. Мне их на театральном фестивале в Перми подарили. Я там блистала в роли Раневской.
Ларина закатила глаза и обмахнула лицо невидимым веером.
Вам обоим говорю нет, рассмеялась Яна. Во-первых, с 1972 по 1997 годы на Сидоровской фабрике не работали с серебром, но это и по виду понятно, что брошь из мельхиора. А, во-вторых, в подобных дешевых изделиях никогда не использовали натуральные вставки. Ювелиры умело раскрашивали стекло под полудрагоценные камни. Все просто.
А что само сердце? резко спросил Забельский.
Хороший вопрос, Виктор Олегович. Это обычная салфетка для сервировки стола. Полулен. Такие сердечки в ресторанах и кафе сворачивают для влюбленных только красные и розовые, не черные.
И еще вопрос, вновь вмешался краевед. Что сие означает? Кому и зачем нужно было забираться в музей, чтобы подкинуть эти предметы?
У вас есть идея? заинтересовался Жуков.
Да. Только давайте вернемся в зал. Я устал стоять.
Глава 4.
Когда все наконец-то устроились, а уборщица, громыхая ведром отправилась намывать коридор, Забельский откашлялся и раскрыл потрепанную толстую тетрадь.
Это мои записи, проникновенно начал краевед. Здесь есть стихотворение Франсуа де Мале́рба, французского поэта восемнадцатого века. Я зачитаю, с вашего позволения.
Mais elle était du monde, où les plus belles choses
Ont le pire destin:
Et Rose elle a vécu ce que vivent les roses,
Lespace dun matin.
Виктор Олегович, ваш французский превосходен, удивилась Яна.
Я учился в Парижском колледже искусств.
Фига себе! едва слышно прошептал Пухов и зажал рот рукой.
Ну да, ну да, во французской стороне, на чужой планете.
Да, но я тоже
Участковый решительно оборвал Яну и грозно посмотрел на краеведа.
Уважаемый Виктор Олегович, давайте конкретнее. Я не понимаю, что вы сказали, и мне не стыдно в этом признаться.
Сейчас, сейчас объясню, зачастил Забельский. Это четвертая строфа знаменитой оды Малерба «Утешение господину Дюперье по случаю кончины его дочери». В нем поэт сравнивает умершую девушку с увядшей розой. Приведу один из поэтических переводов:
Но она была из мира, где лучшее имеет худшую судьбу:
И Роза, она прожила столько, сколько живут розы, одно утро.
Что это нам дает? раздраженно спросил Жуков.
В июле 1832 года последнюю строчку строфы, узнав о смерти Стефании, написала в своем дневнике ее подруга Александра Россет-Смирнова. «Роза, она прожила столько, сколько живут розы, одно утро». По-французски, конечно, написала.