Татарин раздражённо махнув рукой, замолчал, видно было, что этот монолог его утомил.
Сохатый переглянулись с Сахалином и расхохотались, как люди знающие, что их товарищ, иногда может выдавать перлы такого революционного рода.
Вот такого я тебя люблю, Татарин, сказал Сохатый, оборачиваясь к нему. Бродит, бродит в тебе революционная закваска. Ты случайно в скинхеды или к нацболам не записался?
Скажи ещё к Жириновскому. Вот кого бы я попрессовал с удовольствием. Умело базарит, маромой, разводит народ по-научному, усмехнулся Татарин
До него нам не добраться, усмехнулся Сахалин.
Не, можете считать меня шизиком, пацаны, сказал Сохатый, но думать всё же надо. В городе народ на иномарках пересаживается быстро всё меняется. Нужно делом каким-нибудь стоящим заняться. С утюгами завязывать нужно. Хотите верьте, хотите нет. Батюшка Иоанн говорил мне, что всё, что сейчас происходит в Библии предсказано, и всё это кончится концом света голодом, войной и чумой.
Сахалин ухмыльнулся.
Что ж тогда переживать-то? Если всё Богом предсказано? Если Бог знал, что такая пьянка будет, а нам в это время пришлось жить, то никакой и вины на нас нет. Бог-то сам всё устраивает. Значит, и нас он определил куда ему надо. Не сами мы занялись этим с бухты-барахты. Других ведь он определил в депутаты, третьих в пидоры, четвёртых в банкиры, во владельцев гипермаркетов и заправок.
Сохатый ответил быстро:
Никто нас не определял. У человека свободная воля есть. Тебя, что Бог заставил этим заниматься? Бог никого не заставляет и не определяет. Человек сам выбирает, не все же пошли. в бандиты? Он попускает, понимаешь. Проверяет, как ты поступишь. По грехам нашим нам и даётся
Да брось ты по грехам! Чего ж Бог этот не возьмёт и не накажет всех грешников заранее, он-то вперёд знает, что они будут творить? Что он проверяет? Сколько они замочат людей, сколько детей изнасилуют, сколько от наркоты передохнет пацанов? Пусть сразу порядок и наведёт. Козлов на место поставит. Ворам руки поотрубает, депутатам зенки наглые выколет, Басаева с Березовским молнией пришибёт; пусть оставит людей хороших ему же легче на сердце будет. Нет, он одних людей голодать заставляет, а другим. даёт столько жрачки, что они в мусор её выбрасывают. Любишь ты, Сохатый, сопли разводить, у тебя, наверное, на наркоте крыша точно съехала. Такие умные речи заводишь, а сам денежки грешные не меньше моего любишь. Ведь и сегодняшние бабки возьмёшь после проповедей своих. Слабо всё бросить и в монастырь на картошку и квас уйти, а деньги в детский дом отдать? Или мне, ха, ха, ха.
Он расхохотался.
Сохатый побледнел, быстро закурил, пальцы его подрагивали.
Это мысль хорошая. И я в последнее время часто об этом стал подумывать.
В машине на некоторое время наступило молчание. Посыпал снежок, вползали зимние сумерки, перемаргиваясь и загорались. уличные фонари, на Малом проспекте движение было нормальное. Татарин. задремал, Сохатый откинул голову на подголовник, прикрыл глаза, веки подрагивали. Иногда он открывал глаза и поглядывал на дорогу. Один раз. не поворачиваясь к Сахалину с закрытыми глазами повторил:
Сахалин, не гони так, очень быстро едешь.
Тот повернулся к нему.
Чё зассал? Жить хочется? Бог же всё определил чему бывать того не миновать. Живы будем, не умрём
Этого момента, когда он перестал контролировать дорожную ситуацию, оказалось достаточно, чтобы торможение в случае внезапной чрезвычайной ситуации стало бесполезным. Машина. на большой скорости приближалась к светофору, на котором уже закончил мигать жёлтый и загорелся красный. На пешеходную дорожку уже ступила молоденькая беременная женщина. Придерживая большой живот руками, она медленно, покачиваясь как утка, двинулась по нему.
Тормози, Сахалин! выкрикнул, привставая, Сохатый.
Сахалин заторможенно повернулся к лобовому стеклу и только успел выругаться.
Звук удара был глухим, женщину откинуло в сторону. На заднем сиденье открыл глаза Татарин, недоумённо спросил:
Чё это было?
Сахалин ему не ответил, вывернув голову, он немного сдал назад. Седой мужчина подбежал к лежащей женщине, стал на корточки и приложил руку к её шее, после подбежал к водительской двери, закричал: «Звоните в «Скорую», ещё есть шансы!» Но Сахалин неожиданно вжал в пол педаль газа и рванул вперёд.
Ты что творишь?! Это неоказание и отъезд с места происшествия, закричал Сохатый.
Бог не выдаст свинья не съест. Тачку бросим у метро Приморской с открытыми дверями. Часа через два-три позвоним в ментовскую, заяву оставим, что угнали. нашу машину.
Свидетелей полно и мужик седой срисовал нас, уныло бросил Татарин.
Херня, ответил Сахалин. Большинство разбежится и в молчанку сыграет. Ментов «подогреем», к свидетелям в гости сходим, они от всего и откажутся, как тот Пётр, которому петухи спать не давали.
Уже когда они, оставив машину, ехали в такси, Сахалин спросил у Сохатого:
А чё это значит, в натуре, день к вечеру хорош?
А ты подумай, ответил Сохатый угрюмо.
Доктор Дробышев
Иван Павлович приезжал домой поздно, не раньше восьми часов вечера. Больница в которой он работал была в Весёлом посёлке, а жил он на Василевском острове. Иногда он ездил на работу на метро, но чаще на своей «семёрке». Сегодня он попал в пробку и подъехал к своему дому в десятом часу вечера.
Припарковавшись он устало шёл к подъезду, обходя грязные отвалы снега. У подъезда, из «Мазды» с тёмными стёклами, вышли двое мужчин и перегородили ему путь.
В чём дело? раздражённо спросил он у них.
Слышь, доктор, отойдём в сторонку, сказал ему Татарин, и бесцеремонно и крепко взяв его под руку, повёл за дом, Сахалин шёл сзади. Иван Павлович не упирался, понимал, что силы не равны, артачиться было бесполезно: ему пятидесятисемилетнему против двух крепких молодых мужчин не сдюжить, но и страха у него не было вовсе. Зачем эти двое поджидали его, и что им от него нужно, он догадался. Даже примерно представил себе, что сейчас будут говорить эти двое.
Ему было тоскливо, стыдно и противно от того, что придётся этим подонкам уступить такие слов на ветер не бросают. Свернув за угол, Татарин остановился, и повернувшись к Ивану Павловичу некоторое время молча его рассматривал, играя желваками. Сахалин остался стоять сзади и дышал в затылок Ивану Павловичу винными парами.
Слышь, доктор, прервал молчание Татарин. Завтра тебя к следователю вызывают, так? Во-первых, не опаздывай дело это серьёзное, во-вторых. когда тебе нас будут показывать, засомневайся, сомневаюсь, мол, скажешь. Человек я немолодой могу и ошибиться. А в оконцовке скажешь: нет, товарищ следователь, не они это, не они, те пониже ростом были и вроде кавказцы, понял?
А номера машины вашей я ведь в протоколе их записал? Их я тоже из немощи моей старческой напутал? с ненавистью глядя в лицо Татарина, спросил Иван Павлович, страдая от своего бессилия.
Машина? Номера? удивлённо сказал Татарин. Не, доктор, машина наша. Её какие-то гады угнали. Спасибо родной милиции, что нашли.
Иван Павлович живо вспомнил лицо следователя и его словно остановившиеся рыбьи глаза. Он был такой важный, серьёзный, так учтиво и любезно с ним говорил, но после допроса Ивана Павловича долго не покидало чувство, что весь допрос был пропитан фальшью, что всё это фарс, а он вынужденно участвует в дурно попахивающим спектакле.
«Купили, мерзавца, уже всё купили», с ненавистью глядя в спокойное лицо Татарина, думал Иван Павлович, и проглотив подступивший к горлу комок, неожиданно севшим голосом произнёс:
А если я откажусь вы меня искалечите, жену повесите, внучку изнасилуете, дочь утопите в Неве, квартиру отнимите, а моей таксе оторвёте голову?