Ника, у меня болят волосы не волосы, а луковицы волос, которые проросли сквозь череп и вросли в мозг вместо нейронов. Ника, они шевелят музыку моих душ. Мои волосы говорят со мной языком нот
О, я понимаю тебя, как никто в этом мире У тебя много душ
Нет, не много, всего лишь девятнадцать, только девятнадцать Где-то там, кто-то алилуйничает и ватиканит. Это там, где ничего личного, потому что ничего общего А кто-то мимикрирует в сознании оркестрового коллектива. Ты пойми, что простое действие в нужное время делает больше, чем масса усилий в непредназначенный час
Вы где- то в небесах личных рассуждений Маэстро?
Я на Фак-строте и в небесах рассуждений одновременно Остановилось моё время в «inter mundos», то есть между мирами
Спиртовые пары ублажали кожу его ног. Он курил и выбрасывал вкусный дым в лоно гримерки. Ника старалась наверняка обезопасить его голые ноги от внешних микроскопических врагов и протирала каждый миллиметр длинного пальца Мортона. Он очередной раз затянулся странной сигаретой и выпустил вкусный дым в сторону большого зеркала. Она понимала, что это прекрасно. Рядом стоял красивый тазик с теплой водой, шампунем и черными иероглифами на боку. Японский тазик ожидал его ноги, а Ника готовила мохнатую белоснежную перчатку с хрустящими пупырышками для омовения.
Что ты играешь сегодня, Константин? спросила Ника и взглянула ему в глаза.
Что я играю? Хм, рассказать словами моё новое произведение? Ты шутишь? Это нужно слушать Но, в двух словах я могу тебе поведать, что именно открыло мне дверь в написание нового шедевра. Это посвящение видимой мне стороне смерти, её мудрости и непредсказуемости, это Смерть под огромными парусами у нас над головой, которые люди привыкли называть «облака». Ты читала Жюльетту Бенцони?
Нет
И даже не слышала никогда. Не удивительно, точно так же ведут себя миллионы ничего не читающих с душами, спящими летаргическим сном до самой Смерти. Бенцони описала одну семейку Жируа в средневековой Франции, у которой было восемь сыновей
Константин медленно и глубоко затянулся остатком розовой сигареты и положил её в пепельницу, как в гроб. Последний дымок, медленно извиваясь под давлением воздуха, быстро растворился в никуда. Костя как-то странно повернул голову набок и продолжил:
Какие страшные судьбы были у этих парней, когда они выросли, я описывать не буду, ибо это кровавый путь дремучего тупого средневековья, где алчность и порок всегда преобладали над логикой и созиданием. И везде наблюдался один и тот же закономерный алгоритм Смерть в молодом возрасте. Но после прочтения её книги меня осенила неожиданная догадка о существовании некой закономерности прихода смерти, не только как привычного процесса окончания жизни, а и как наказания со смыслом В своих размышлениях я двигался от секунды уже прошлого в секунду будущего, совсем не задерживаясь на секунду настоящего У меня в голове возник какой-то сумасшедший ужас, я был один на мрачном чердаке, схватил скрипку и стал воспроизводить то, что творилось в моей голове. Вся моя ничтожная игра была подобна торжественной речи бактерии на суде плоти Ты понимаешь, о чем я говорю?
Ника старалась дышать тихо и слушала его с «открытым ртом». Она подбирала ответ, чтобы показаться в его глазах правдивой и не очень дурой.
Говори правду!
Я, не очень, я стараюсь, но не очень
Молодец, я не люблю ложь, но я обожаю последствия лжи, потому что лжи без последствий не бывает.
А ты ноты успел записать? тихо спросила Ника.
Ха-ха-ха-ха-ха, громко рассмеялся Константин, мне незачем записывать, я все помню и могу записать в любое время, но у меня нет времени, чтобы тратить время на трату времени Как пел личный пересмешник короля Лира «тот, кто время убивает будет временем убит!» Понятно?
Да, да!
В дверь гримерки громко постучались. Константин не шелохнулся.
Константин Александрович, через пять минут ваш выход! раздался голос с нотами раболепия и уважения.
Ника подошла к двери, приоткрыла и увидела толстую рыжую женщину с большими золотыми серьгами в ушах и прической, напоминающей груду вымытых макарон. Рыжая дружелюбно улыбалась и стала переминаться с ноги на ногу.
Он сейчас идет! гордо произнесла Ника и тихо закрыла дверную щель.
Константин стоял напротив огромного зеркала и поправлял фрак. Ника стояла на коленях, суетилась и уже третий раз перевязывала шнурки на его итальянских туфлях. Он смотрел в отражение собственного лица и слушал все нарастающую странную музыку в голове. Он запоминал все до мельчайших нюансов и быстро добавил свои ноты и священные паузы. Над головой громким хлопком погасла одна из трех ламп.
Вот, мои Ангелы уже здесь! громко произнес скрипач и посмотрел на Нику странными немигающими глазами. В его глазах она ощутила вечность.
Быстро схватив скрипку со смычком, он вышел из гримерки. Ника осталась стоять на коленях и размышлять о любви. В просторной гримерке пахло травой, канифолью, спиртом, всеми забытой молью, постоянно вялыми цветами и старым совиным гнездом. После очередного театрального звонка за свежеокрашенной дверью повисла полная тишина.
Он шел по коридору, трепетно обнимая скрипку и проклиная свой страх включенных в зале мобильных телефонов. Он ненавидел людей, пришедших слушать божественную музыку и не отключивших свои проклятые телефоны. Он их боялся из-за тени неизвестности, внезапности и вандальных неконтролируемых мозгов.
Играть буду громко, чтобы не слышать телефонный визги, надую свои солнечные паруса и зал умрет от комбинаций всего лишь семи нот, так делал величайший Паганини, который постоянно приходит ко мне во сне! О, Никколо! шептал сам себе Константин.
Голова слегка приятно кружилась от предвкушения взрыва и собственного триумфа. Там же, в его голове, звучали математические паузы божественной музыки, которую ещё не слышал никто в этом мире. Это была музыка небесных заклинаний и трансляции никому неизвестного будущего. Он вышел на сцену и в зале то тут, то там сразу же раздался проклятый человеческий кашель
Кхе, кхе, кхе!
« ни хрена не меняется, одно и то же из года в год, из зала в зал, еще кто-то начнет чихать, химеры духа, невротики без осознания своего существования в торжественной среде святого зала Неконтролируемый кашель в зале именно перед выступлением любого артиста это проявления дьявола из тех, кто дал ему внутренний приют в горле» подумал Константин.
Скрипач дошел до дирижера с приятной внешностью, от которого пахло очень дорогим французским «маскулинном». Это не раздражало, а дало волну новых нот на уровне акцента после девятой цифры». Бархатный футляр для дирижерской палочки был пуст. Константин подошел ближе к дирижеру и шепнул ему на ухо:
Маэстро, после девятой цифры, пожалуйста, усильте наверх, потом я улечу в личной партитуре
Несомненно, как закажите, уважаемый! ответил дирижер и отстранённо улыбнулся.
В зале сидели те, кто хотел проветрить свои пыльные запертые души и заплывшие жиром сердечные сумки. Константин занял свое место, поставил удобно скрипку и слегка склонил голову. Он закрыл глаза изнутри и двумя ноздрями втянул воздух телепортации. Что-то быстро окутало, закружило и, взяв правую руку под контроль, стремительно ударило смычком по струнам. Где-то за его спиной текла красивая музыкальная река целого симфонического облака, затем она стала играть тише, рисуя одинокий монотонный фон для его громогласного соло.
Пальцы его левой руки быстро рисовали в воздухе дикие узоры, оставляя на струнах громкие электрические осколочные удары. Скрипка подскакивала и дрожала, вибрируя всем лаковым телом, внутри и снаружи. Он помнил, что внутри его скрипки уже целую неделю живет какой-то фиолетовый паучок, оставив там свою паутину. Константин специально не выгонял его оттуда, потому что прочел в нем знак сверху, почувствовал печать своей неповторимости и нечто мистическое от сигаретных диалогов с зеркалами гримерки. Подсознательно он был рад, что именно сейчас, внутри этого инструмента сидит испуганный живой организм, слышащий диалог Бога и человека. Не видя лиц в зале, скрипач всем сердцем ощущал эхо их раскрывшихся изумленных душ. Вибрация скрипки быстро разливалась по воздуху большого зала Безусловно, скрипач был виртуоз, подтвержденный всеми логическими силами Он менял углы наклона смычка, щипал струны пальцами, невообразимо подергивал скрипку навстречу очередному удару смычка, творил невообразимое.