С тех пор Буйнов вынужден был выходить на сцену в цивильных брюках.
В 1970 году бурная сценическая деятельность Александра была прервана его призвали в армию. Проводы друга обошлись коллегам Буйнова по группе в приличную по тем временам сумму - 70 рублей.
А. Буйнов вспоминает: "Когда меня призвали, друзья из группы решили меня забрить. Особенно настаивали молодые тогда еще композитор Градский и поэтесса Рита Пушкина. После подстрижения они взяли мои лохмы и положили в целлофановый пакет. И пока я служил, на сцене стояло одинокое фоно, а рядом на микрофонной стойке вывешивали мою шевелюру. Мол, Буйнов живой и всегда с нами..."
Буйнов попал служить на Алтай - в инженерные войска. Воинская часть стояла в степи, и до ближайшего населенного пункта - деревни - было километров одиннадцать пешего хода. В общем, ерунда для молодого и здорового организма. Поэтому большая часть "стариков" после отбоя регулярно наведывалась в деревню, к тамошним девушкам. Не стал исключением и Буйнов, который пошел в этом деле дальше всех однополчан - он женился на одной из жительниц этой деревни. Вот как он об этом вспоминает:
"Мою первую жену звали Любовь Васильевна Вдовина, ей было 17 лет, и она только окончила школу. Мы познакомились на новогоднем вечере в нашей части. Кстати, клуб к Новому году украшал я - сам вызвался, поскольку ходил не только в музыкальную, но и в художественную школу. Оформил хипповыми рисунками в стиле "Yellow submarine", буковками жирненькими написал "Happy New Year" - а начальник все спрашивал, мол, что это за "нару"? Объяснил ему, что это читается так: "хэппи". На этот вечер нам разрешили привезти девушек из ближайшей деревни. Солдатики играли на баяне, я осилил аккордеон. Репертуар - от "Над курганом ураганом..." и до "битлов". Пели хором, предварительно сообщив замполиту, что это песни протеста против расизма и, значит, за негров. "За негров? Хорошо. Пойте". Выступали кто как может, чечетку отплясывали. Так и познакомился со своей первой женой...
Любовь свою я навещал постоянно. И постоянно поэтому сидел на губе. Часть стояла в степи, и если я иду из деревни, то почти отчетливо различим в широком-широком поле. Уходил я от нее в пять утра и представляю теперь, какой это был видок: идет Буйнов по степи, голый по пояс, потому что гимнастерка моя дома, полотенце вот здесь, вроде как идет умываться... И меня сторожили каждый раз! И чтоб совсем получился бурлеск, замечу: из деревни каждый раз надо было пройти мимо губы. Иной раз, бывало, рукой помашешь: они, конечно, меня не ловили, у них-то служба там была, за ограждением. А когда я объявлялся в роте, то входил через дневального, протяжно и смачно позевывая... Так что эти ходки-сидки для меня были привычным состоянием... Помню, раз меня поймали, когда я к ней только вбежал с разинутым ртом. Меня засекла машина комендантская, а был Новый год, по этому случаю я был в белой водолазке, на мне было хэбэ старого образца, я подпоясался, ушился: штанишки, сапожки... Я к ней забегаю, говорю, запыхавшийся: "Ну, мне хоть с невестой поздороваться можно?" А они меня обложили: "Буйнов, стоять! Выходи!" Я успеваю выпалить: "Здравствуй, Люба, с Новым годом тебя!"
Заточения на губу продолжились даже после того, как молодые узаконили свои отношения - расписались в местном сельсовете. Когда Буйнова в очередной раз отправляли отбывать наказание, молодая жена навещала его, хотя и это было категорически запрещено. По словам Буйнова: "Я себя воображал декабристом. Изображал из себя героя, и, когда она ко мне приходила на свидание, я к ней выходил весь несчастный, подавленный, разбитый, но мужественный; она "Ах!" при виде меня, отмороженного и обмороженного. Изобразить несносный гнет лишений у меня получалось здорово..."
На втором году службы в Буйнове внезапно проснулся литературный талант.