Вероятно, Пугачев, подобно своим землякам, рос в убеждении, что историческая роль казачества состоит в защите православной христианской веры, Российского государства, государя и народа от «бусурман» и «изменников». Но выработанные вековым опытом каноны казачьего мышления и поведения не совпадали с императивами переходной эпохи, подвергавшей их эрозии. Родное и знакомое к середине XVIII в. по существу переставали быть тем же самым или похожим на прежнее. Наступление государства на права вольного казачества разрушало старинный идеал гармонии на Дону. Пугачеву неоднократно доводилось выслушивать жалобы о том, как казаков «хотят обучать ныне по-гусарски, и всяким регулярным военным подвигам <> У нас де много уже и переменено, старшин де у нас уже нет, а названы вместо оных ротмистры». Он узнавал от собеседников о великих обидах казакам: «Наши командиры нас де бьют и гоняют, жалованье наше затаивают, и, тому уже шесть лет, государыня де наше жалованье жалует, а они, незнамо куда, употребляют. И сколько тепереча уже перебито и померло наших козаков! А кто де только о жалованье станет говорить, то сажают под караул без государева указу и в ссылки разсылают, и государыня де о том не знает. И своих командиров выбирают: у нас де прежде сего не было пятидесятников, а теперь де и оные завелись; так мы де теперь и опасны, прежде де в сотне-та был один сотник, а ныне де все новое». Надо понимать, что не только фольклорные утопии, но и суровая проза жизни становились его учителями. Неслучайно, биография Пугачева изобиловала многими метаморфозами, не характерными для традиционного общества. В то время как старый порядок предполагал прикрепление человека к определенному социальному статусу, Пугачеву неоднократно приходилось его менять. В течение своей «карьеры» он успел сыграть немало ролей: начав с рядового казака и побыв казачьим сотником, беглецом, «старообрядцем», «купцом», в конце концов, примерил «наряд» императора. Частая перемена социальной «одежды» отражала системный кризис общества, проявлявшийся на индивидуальном уровне как поиск личной идентичности.
Родился Емельян Пугачев около 1742 г. в казачьей семье в Зимовейской станице на Дону, и «до семнадцатилетнего возраста жил я все при отце своем так, как и другия казачьи малолетки в праздности». Но настолько уж прихотливы «капризы» госпожи Клио, что Пугачев и вождь мощного народного движения XVII в. С.Т. Разин оказались земляками
22
После смерти отца, непоседливый, шаловливый мальчишка сразу повзрослел, превратился в самостоятельного домохозяина со своим участком земли. В семнадцать лет женился на казачьей дочери Софье Недюжевой, став главой семьи. Вскоре после свадьбы его призвали на службу «в пруской поход», а позже в 17691770 гг. он воевал с турками и за храбрость был произведен в хорунжие, командовал казачьей сотней. Начиналась типичная для казака карьера, и дальнейший путь Пугачева, казалось, был предопределен традицией. Участие в заграничных походах существенно расцвечивало «картину мира», несмотря на молодость, обогащало солидным жизненным опытом. Вернувшись домой со славой, он, наверняка, заслужил бы почет, став уважаемым на Дону казаком, к мнению которого станичники внимательно прислушиваются. Этим могли быть удовлетворены его лидерские амбиции, а личное счастье обретено в семейном благополучии (он уже имел трех детей). Со временем обзавелся бы имуществом и достатком.
Так могло быть прежде, но этого не произошло сейчас. Смятение эпохи сказалось на свойствах характера будущего народного героя: «В Пугачеве сильно представлен беспокойный, бродяжий, пылкий дух и, сверх того, артистический дар, склонность к игре, авантюре. Пугачев играл великую отчаянную трагическую игру, где ставка была простая: жизнь», заметил Н.Я. Эйдельман. Поэтому царская служба ему быстро надоела, «захотелось воли», домысливал историк тогдашние намерения Пугачева, да тут еще «весьма заболел гнили руки и ноги, чуть не помер
33
Для понимания особенностей реализации пугачевской самооценки симптоматичен известный казус под Бендерами во время одного из военных походов. У Пугачева была, очевидно, хорошая сабля. Зная, что оружие даруется «от государей в награждение за заслуги», он попытался уверить сослуживцев, будто «сабля ему пожалована потому, что он крестник государя Петра Первого», умершего в 1725 г., за семнадцать лет до появления на свет Пугачева. «Слух сей пронеся между казаков и дошел до полковника Ефима Кутейникова, но, однакож, не поставили ему сие слово в преступление, а только смеялись». Данный пример показывает, что и на войне, Пугачев стремился не быть в числе последних, «произвесть в себе отличность от других». Он, как и в детстве, пытался демонстрировать «особость», выделиться из общей массы, но пока был готов терпеть насмешливый хохот боевых товарищей.
Событие, которое могло усугубить кризис личной идентичности, произошло во время Семилетней войны. По распоряжению командира Пугачева подвергли телесному наказанию. Позднее он объяснял, что «состоят-де на спине у него знаки <> от того, что он, Пугачев, жестоко бит был казацкими плетьми во время бывшей Пруской войны, под местечком Кривиллы, по приказанию казачьего полковника Ильи Денисова, за потеряние им, Пугачевым, его, Денисова, собственной лошади». Несомненно, эта жестокость, воспринятая как несправедливость, запали в душу горячего и вольнолюбивого казака. Произошло столкновение двух установок представлений Пугачева о самом себе, его ожиданий, честолюбивых помыслов с суровой реальностью, мало совпадавшей с высокой самооценкой. Не будь ее, побои (кстати, не последние в жизни) едва ли произвели бы на него большое впечатление, как случилось, например, с яицким казаком Иваном Пономаревым. На допросе он признавался, что «однажды на Яике сечен же плетьми, но за какую вину не упомню». «Амнезия» Пономарева вполне вписывается в отечественную традицию, в соответствии с которой «наказанье, как бы жестоко оно ни было», принято называть «царской милостью, и, отбыв его, они благодарят за него царя, судью и господина, кланяясь до земли». Потому-то простой казак не помнит, за что его секли, иное дело будущий «всероссийский император».
Наказание Пугачева на языке традиционной культуры означало символическое понижение «незаслуженно высокого», тем более что на спине остались следы, заметные еще накануне его объявления на Яике. Произошла семиотизация тела жертвы, оно само превратилось в знак, став носителем определенной информации. В семантическом контексте эпохи физическое насилие «можно рассматривать в терминах коммуникации как разновидность использования телесного кода <> это сигнал, причем безусловный и непререкаемый: его невозможно игнорировать. Следовательно, воздействие на тело может использоваться как средство навязанной коммуникации: способ передать сообщение даже тогда, когда другая сторона не готова или не желает его принять». Такой сигнал интериоризировался на бессознательном уровне, детерминируя последующую эмоциональную реакцию индивидов. Не столько физическая боль, сколько психологическая травма, не исключено, породила в Пугачеве страх перед властью, может быть даже панический, но вместе с тем и острую, болезненную жажду власти.
Осада Уфы пугачевцами. Художник А. П. Лежнев. 2005 г.
В 1771 г. самовольно оставив службу под предлогом болезни, Пугачев ввязался в авантюру своего родственника Симона Павлова. Перевез его с казаками на другой берег Дона, хотя знал, что «по установлению положена казнь таковым, кто дерзнет переправлять кого за Дон». Все же намерения беглецов пока еще вызывали у него неприкрытый испуг: «Что вы ето вздумали, беду и со мною делаете, ни равно будет погоня, так по поимке и меня свяжут, в тех мыслях якобы вас подговорил, а я в том безвинно отвечать принужден буду». «Для того он, Пугачов, и убежал», что страшился держать ответ перед властью, сообщал он позднее на допросе. Верноподданный ее императорского величества в одночасье стал вне закона. Помогая зятю бежать за Дон, совершал сакральный разрыв с традицией, нарушал ее культурные запреты. С этого началась захватывающая история пугачевских приключений: многочисленных побегов, арестов, новых побегов, а в промежутках интригующих странствий.