3.5.1. Басни о потерянном поколении; примеры «Кроты» (Les Taupes, II; XXV) и «Апельсиновое древо» (L'oranger, II; IX); в принципе, басни можно было бы воспринять в качестве хулы буржуа, будущих хозяев жизни, подобных недорослям, приводящим в ужас консервативного обывателя своим непонятным поведением и нежеланием следовать общепринятым правилам. Однако, скорее всего, жало сатиры направлено на поколение высокородных отпрысков, выросшее в период разложения старого строя и паралича власти, когда одни вожди пытаются сохранить status quo[5], лишь бы не стало хуже, а другие просто обогатиться. Социальные лифты застыли, пылятся и ржавеют, а верхи диктуют повестку, не обращая внимания на потребности низов, ибо антагонизм классовых интересов напряжён так сильно, что песчинки достаточно, чтобы сломать хребет семиглавому и десятирогому верблюду обветшавшего государственного устройства. И каков стимул для молодёжи развиваться и идти к свету в данной парадигме? Нет, единственная мотивация лепить мягкий мирок на привычных телу костях и грести под себя (папенька же так делает!). Или пытаться снести старый мир и построить новый. Или прожить в оцепенении, опассивившись до состояния хикикомори[6] (в басне «Кроты» выпукло явлены подобные персонажи), так и не поняв жизни, под жужжание предков, что «я-де в твои годы». О подобном примерно в то же время писал и Фонвизин, позже своих скучающих кротов описали и Пушкин, и Лермонтов, а грибоедовский Чацкий, человек недюжинного ума, прослыл дурачком на званом вечере у Фамусова, где мнение княгини Марьи Алексеевны куда важнее реальных дел в стране. Конечно же, как постоянный стресс рано или поздно приводит к поломке всех систем в организме, так и постоянное ощущение царапающей несправедливости мира и ненужности чуткой души приводит к декадентским идеям и ощущению неминуемого а может быть, и необходимого! конца. В связи с этим следующий пункт классификации:
3.5.2. Басни о декадансе; пример «Цикада и муравей» (La Cigale et la Fourmi, II; X); здесь я настоятельно рекомендую обратиться к первоисточнику, с которым полемизирует произведение к одноимённой басне Лафонтена, но ни в коем случае не к переводу Ивана Андреевича Крылова, ибо в неточности как раз и кроется дьявол: если у Крылова муравей мирный труженик, то у Лафонтена банкир-ростовщик, эдакий кулак-мироед, который мало того, что даст зерна только под грабительский процент, так ещё и унизит, и поизмывается перед этим вволю. И в таком свете басня превращается в противостояние новых хозяев жизни капиталистов и старых беднеющих феодалов, которые, аки птицы, ни сеют, ни жнут, но надеются на Царство Небесное. С другой стороны, нельзя отрицать предчувствие неминуемого конца у людей искусства в преддверии революции (а Буазар, несмотря на эдакий политически-строевой морализм, всё-таки человек искусства), которое и поэтов Серебряного века побуждало бешено метаться между ладаном и кокаином, тончайшей религиозностью и разнузданнейшими вакханалиями. Так стоит ли удивляться кривому зеркалу Лафонтеновой басни, где страшными словами певица проклинает буржуа?[7]
Зима всё ближе? Что ж, от смерти не уйдёшь:Хоть житница наполнена твоя, моя ж пустеет,Но там, прокляв богов, ты вскорости помрёшь,К чему барыш, когда им не владеют?По мне отрадней петь, коль миг последний ждёшь.Не является ли данная сентенция прообразом блоковской «обывательской лужи», что позже переродится в маяковское «мурло мещанина»? Прошу обратить внимание на еще одну диалектическую деталь: то, против чего Буазар выступал, предвидя страшное будущее, Маяковский и Блок (вспомним «Двенадцать»!) пытаются сбросить с парохода современности как уже вполне отжившее прошлое. Однако это ни в коем случае не ставит Маяковского и Буазара по одну сторону баррикад, хотя и придаёт некоторое сходство.
3.5.3. Басни, описывающие революционные процессы в обществе; примеры «Вулкан» (Le Volcan, II; VII) и «Конь, вол, баран и осёл» (Le Cheval, le Bœuf, le Mouton et L'Ane, II; XX); обе басни, хотя и правдивы чуть менее чем наполовину, зато чётко отражают взгляды правящего класса. К примеру, «Вулкан»: казалось бы, сравнение революции с извержением лавы из жерла более чем меткое, и стремительность, и разрушение, и распространение идей, но внезапность революции снизу свидетельствует лишь о близорукости и наивности свергаемого правящего класса и о параличе власти, ибо революция без развития революционной ситуации как роды без беременности. И не заметить, что верхи не могут, а низы не хотят, по крайней мере по увеличивающемуся количеству выступлений это как не сопоставить сбившийся цикл, токсикоз и характерные изменения фигуры пациентки. Это не другая специализация. Это если не кретинизм, то как минимум полная профнепригодность, и никакая религиозная риторика («Всякая власть от Бога» и т. д.) не поможет подобного рода недалёким политикам удержать власть.
С той же степенью наивности описана ситуация и в басне «Конь, вол, баран и осёл»: да, без натиска и активных действий революции не свершаются, но и одним лишь мощным рывком строй не меняется для того чтобы куда-то прийти, необходимо знать, куда идти. А без плана послереволюционных преобразований революция превращается в государственный переворот, не решающий в стране никаких проблем, кроме улучшения материального положения группы заговорщиков, да и то организовать удачный переворот при сохранившемся репрессивном аппарате задача нетривиальная. Поэтому пословица «сила есть ума не надо» точно не о заговорщиках и бунтовщиках.
Оставшиеся за рамками классификации басни «Два зайца» (Les deux Lièvres, II; XII) и «Павлин и соловей» (Le paon et le Rossignol, II; VI) хоть и не политические, зато являют Буазара мастера иронии и шутки (не всё же писать программные вирши?). Хотя остроумие автора видно и без этих басен, в высшей степени забавных.
Теперь же в двух словах хотелось бы (уж коль мы ссылаемся на первую книгу) подчеркнуть и отличие второй книги от первой. При в общем и целом однонаправленном содержании (отличия в деталях описаны ранее) имеются различия в форме: во второй книге куда больше отсылок к древнегреческим и древнеримским авторам, а более всего полемики с Лафонтеном: пожалуй, каждая вторая басня так или иначе в названии ли, в содержании обращается к наследию беспечного короля французской басни: от антитезы в «Цикаде и муравье» до предыстории в «Павлине и соловье». Таким образом, для того чтобы описать весь спектр метаморфоз Лафонтеновых сюжетов в баснях героя нашего исследования, нужна как минимум статья, и надеюсь, что она в скором времени появится.
Подводя итог, подчеркну ещё раз: большинство заблуждений Буазара не вина самого баснописца: осознание того, что мир система динамическая, а не статическая, придёт к человечеству много позже. Подобно тому, как ламаркизм[8] только через 36 лет (в 1809) бросит вызов линнеевскому определению вида[9] как неизменной категории (хотя подспудно идеи эволюции носились в воздухе и ранее), так и где-то через такой же временной промежуток Анри де Сен-Симон[10] будет только нащупывать идею классовой борьбы, которую уже разработают в 1850-х Карл Маркс и Фридрих Энгельс, именно ту теорию, что наглядно покажет неизбежность революции как разрешения скопившихся межклассовых противоречий путём смены общественно-экономической формации и в свете которой утверждение о вечной гармонии сословий всего лишь идеалистическая благоглупость. Но, чтобы понять это, необходимы и блуждания Сен-Симона, и тёмный лес умозрительных конструкций Гегеля[11], и кровь Великой Французской буржуазной революции. Невозможно требовать от двадцатидевятилетнего молодого человека заглянуть в будущее так далеко и глубоко. Буазар и без того точно и выпукло передал проблемы текущего момента. И на том спасибо.