Ревуны появились в храме недавно, однако горожанам пришлись по нраву.
Ишь, согласно гудут, вслух порадовался поздний прохожий. Верно, парень?.. И сощурился. Ты, что ли, Малютич?
Верешко неволей остановился:
Вечера доброго, дяденька Гиря.
Не открылось ли, что за кудесник лепоту изобрёл?
Разное гадают, дяденька, а наверняка никто не узнал.
За отиком поспешаешь? Помогатый не надобен?
Благодарствую, дяденька. Отик меру знает, сам домой идёт, я так, присматриваю
Ишь гордый. Ну, зови, если что.
Верешко поблагодарил, побежал дальше, прикрывая колпачком горящие уши. Вот они, шабры. Чуть беда примчатся на помощь. Как тот раз, когда Верешка взяли опознавать кровавый суконник. За такими не пропадёшь но и чирья от тычущих перстов не укроешь.
Дорога была скорбно-привычная в «Зелёный пыж». Если повезёт, Малюта станет ругаться, тяжёлой рукой отвесит сыну затрещину но всё же и вправду приковыляет домой своими ногами. Если не повезёт Сколько раз Верешку доводилось, надсаживая хребет, под хохот пьянчуг утаскивать отца на себе. Вести бесчувственного заулками, тропками, чтоб не видели уличане.
Самый короткий путь до «Пыжа» был Диким Кутом, но туда, в дебри, днём-то дурных не было соваться. Прежде там был хлопотливый птичий мирок, оставленный праведными для услаждения глаз, для соколиной красносмотрительной травли. Ныне в плавнях, ставших почти непролазными, ютились камышнички. Эти, пожалуй, убить не убьют всё же напрямую через кровь в Шегардае редко переступали, но вот честной хабарик, их с отиком сегодняшний ужин, отнимут наверняка. А то ещё и разденут: не сирота, новый справишь! а нам не нагими ходить стать
Тонкий, горестный плач за углом перво-наперво внушил мысль о ловушке. Сунул воробышек нос, тут весь и пропал! «Кто такое подстроит, сам пусть выручки не дождётся, а со мной Матерь, право карающая»
Он сразу узнал женщину, бессильно поникшую под забором. Все шегардайцы друг друга навскидку знают в лицо. И гордых первонасельников, и вороватую голытьбу, и частых гостей ну и непуток, как же без них. Эту Верешко с утра видел в «Баране». Озарка хвалила её за помощь, оставляла пожить, звала в хожалки к роженице и дитяти, уже прозванному Подосиновичком Зачем непокрытые косы вынесла в зады Гнилого берега, под хмурые стены собачников да лабазов? По темноте, по безлюдью? А дочь с собой на что привела?..
Девочка плакала взахлёб, обхватывала дуру-мамку под мышки, силилась приподнять:
Вставай, мама вставай
Сейчас, дитятко, трудно дыша, хрипела непутка. Погоди
А сама, похоже, глаз открыть как следует не могла.
Верешко отвёл руки девочки, подсунул свои. Были парни сильней Верешка, но и он в четырнадцать годков стоял жилистый, крепкий. Прикосновение к женскому телу обдало почти ужасом. Дешёвые во́ни, скверна распутства Костлявая, в чём душа, увядшая плоть, давно не знавшая мыльни Трусливая мысль о соседях: а ну как заметят склонившимся над непуткой!.. Верешко, привыкший ворочать громоздкого Малюту, поставил женщину на ноги, не заметив натуги.
Пойдём, сударыня куда шла, сведу Он не знал, как к ней обращаться, но она не слыхала. Клонила голову, хватала воздух, точно плотвица на берегу. Какое вести, впору на плечах относить. Делать нечего, он повернулся к девчонке. В кружало шли? Ночевать?
Дяденька только пискнула она. Наверно, Верешко ей казался уверенным, взрослым. А может, ровесник вроде Хвалька Опалёнича уже мял и тискал её мамку-растрёпу за чёрствый кус, за кружку мерзкого пива
Непутка вдруг ожила, рванулась бешеной кошкой:
Зенки повыцарапаю, задарма лапать! Пусти!..
Ну тебя! У Верешка, в мыслях не державшего неволить её, лишь моранская воздержность убрала с языка тяжкое слово. На закрошни лезь, говорю! К Озарке снесу!
Он в самом деле готов был подставить женщине спину. Глядишь, вправду справился бы, доволок, настёганный гордостью и обидой Увы, разум женщины, одержимый предчувствием новых бед, уже не судил здраво. Она вцепилась в его руки, расцарапала:
Снесёшь? А я тебе, значит, плати? Плати, да? Ты ещё к доченьке лапы бесстыжие протяни!
Верешко не смог заслониться. Ногти непутки промахнулись по глазам, зажгли горячие полосы на щеке. Он выпустил женщину, подался прочь. Отцовы затрещины бывали куда тяжелей, но к ним он притерпелся.
Ну как знаешь, сказал он сквозь зубы. Девку хоть пожалей!
Непутка про него успела забыть. Стояла, прислонившись к забору, крепко обнимала плачущую дочку:
Не отдам не отдам
На этом Верешко понял его дело сторона. Побежал дальше. Щёку жгло и саднило.
В «Зелёном пыже», как обычно, разило несвежей едой, скверным пойлом и людьми, которым здесь давно было милее, чем дома. Сын валяльщика привычно оглядел залитые брагой столы. Горестно хмурясь, обшарил взглядом пол под столами. Где отец?
А нету отика твоего, подал голос Малютин всегдашний застольный товарищ.
Как нету?..
А так, повернул косматую голову другой мочеморда. Он рассказывал дружкам, как его сживает со свету злая жена; Верешко явился помехой.
Скороход прибегал, спрашивал, который тут суконщик Малюта
Что на углу живёт
Его-де купец призывает
О продаже рядить.
Верешку на темечко рухнула сосулька в десять пудов. «Радибор! Дом торгует» Губы еле послушались.
Какой купец?
Выпивохам стало очень смешно.
Про то нам не сказывали.
Важный, вестимо.
Сядь, малец, хлебни с нами!
Верешко попятился к двери:
Призвал-то куда?
Это они смогли подсказать, благо речь шла об ином кружале, чистом, богатом, где их не пустили бы на порог:
В «Ружу» навроде
Скороход на тамошнего похож.
Верешко позже не вспомнил, как выскакивал на улицу. Соображать начал, только когда влетел в дозорных черёдников, перебегая Полуденную.
Кутяне, в синих кафтанах, в колпаках с красными околышами, его тотчас узнали. Он тоже каждый день с ними здоровался, но сейчас не знал ни лиц, ни имён.
Куда мчишь, шабрёнок?
Гонится кто аль сам угоняешь?
Отика ищу, давясь близкими слезами, пролепетал Верешко. У него хмельного дом отбирают
От же ж! всполошились дюжие парни. Попустим ли, чтоб горе-злосчастье верх взяло? Чтоб у доброго горожанина, подпоив, дедину выманили?
Малюта был умён. Напиваясь, лупил только сына. Драк в кружалах не затевал, срамных песен по улицам не горланил. Черёдники не раз помогали Верешку дотаскивать отца до калитки. А что у него дома творилось, то в доме и оставалось. Сын сора за порог не выносил, а сторонние люди к Малюте заглядывали всё реже.
Поспешим, братцы!
В «Руже», сказываешь?
И Верешко помчался вперёд, слыша позади уверенный топот, смаргивая с ресниц горячие капли. Ощущать за собой справедливую мощь города было сладко, но почему-то и горько. Может, потому, что Верешко нутром чуял: они опоздают. Вомчатся через порог и увидят, как Малюта помавает рукой, отбитой о руку купца: «Владей, Радиборище. Велю сыну скарб вынести и вселяйся»
Не попусти, Матушка! Вложи ума отику от неворотимого отведи а меня
Грешные деяния вспоминались в неожиданном множестве.
Пробежал мимо уличной святыни, прячась под плащиком от дождя, нет бы хоть кратенько помолиться, медную чешуйку в горшочек с прорезью опустить
Пренебрёг жреческим ходом, избрав мирские дела
А хуже всего третьего дня заслушался на площади скоморохов. Заезжая ватага являла деяния праведных, славила мужество Гайдияра, не давшего сцепиться дружинам. Как хохотал Верешко, когда величавое сменилось задорным песней о великом и сокровенном копье! Ватажок Шарап утверждал, будто Меч Державы разыскивал сочинителя, дабы наградить за ум и отвагу А когда строгий Люторад осудил хохочущих позорян, призвал всех верных уйти Верешко подосадовал, зачем весёлый глум воспрещают