Днестровская гладь лениво лоснится в лучах солнца. Днестр остр, он сочится, как тук с жирных кусков, взятых от самой шеи земли, нанизанных на шампур русла и поставленных на мангал полдневного марева. Скользишь по зеленому телу воды, над разинутым зевом пучины, настолько глубоким, что видны красноватые блики адова пламени на стенках блестящих ненасытной, чудовищной глотки
Согласитесь, заманчивая картина, рождающая, особенно натощак, слюноток и волнительную пустоту в животе. Ведь и прах, напоенный живительной влагой мысли, обретает силу гомункула. Так и выходка Ормо с водным походом наполнила нищие зноем облатки телес огородников прохладным муссоном Атлантики.
Речки Окна и Каменка вливаются в Днестр, мглисто-зелёный балаур ползёт в черноморово логово, потом: сероводородный мордор, Дарданеллы, Патмос, лазурь и столбы Геркулеса в виссоне муссонов. А дальше Окна течёт в океан.
Великие цели сплачивают и рождают равновеликие намерения. По замыслу Ормо, по ходу следования нам надлежало творить предвыборную агитацию, плюс к тому стричь виноград, помогать по пути всем нуждающимся нистрянцам, совмещая тимуровский подвиг с повсеместным забором проб виноматериалов автохтонных сортов, проведением органолептического анализа и исследования физико-химических свойств забродившего сусла.
Кузя, одержимый духом противоречия, сразу же заартачился, заявил, что мешать политтехнологии и энологию в одну бочку нецелесообразно, и что нельзя объять необъятное. В товариществе он вёл бухгалтерию. Конечно же, касса наличествовала.
Кузин скепсис тут же не разделил Агафон, одержимый духом противоречия Кузе. В СВТ «Огород» он числился секретарём и вёл протоколы собраний.
Белые одежды дозволялись в товариществе лишь этим двоим, ибо оба были кандидатами: Кузя физико-математических, а Агафон филологических наук. Ибо оба были служители: один Слова, другой Числа, словно реинкарнации двух воюющих войск, этакие один на один богатырь-схимонах Александр Пересвет и непобедимый мастер школы «бонч-бо» Мурза Челубей. Сойдясь, вмиг начинали спорить, по поводу и без, не говоря о собраниях товарищества, где гвоздём повестки дня всегда значилась дуэль между двумя непримиримейшими.
Вот и на Кузин коммент Агафон с жаром возразил, что ни один учебник алгебры не запрещает объединять предвыборный марафон и исследовательскую экспедицию. Наоборот, всё богатейшее собрание исторических и литературных примеров походов ахейцев за Еленой и аргонавтов за руном, скитания одиссеевы и Энея, второго в переложении Вергилия и Котляревского, а потом первого и Алигьери, в переложении второго, экспедиции Искандера и крестоносцев, русские хождения за три моря и по мукам, наконец, новейшие психоделические трипы Охотника Томпсона и Венички Ерофеева в подавляющем большинстве своём руководствуются идеей начатка, то есть, верховной власти, не избегая при этом насущной, разносольнейшей в ассортименте исследовательской деятельности.
Да да Винчи еще говорил: «Нельзя хотеть невозможного!», гулко стращал счетовод великой тенью титана Возрождения.
А вот Хлебников говорил с точностью до наоборот: «Хоти невозможного!», с места в карьер, с пафосом парировал секретарь.
Кузя в ответ заявил, что слоганы дебилов ему не указ, Агафон в накладе не остался и заявил, что ему, соответственно, не указ слоганы итальянских извращенцев. Кузя, не согласившись с доводом оппонента, заехал Агафону в ухо, тот тут же двинул счетоводу по сопатке. И понеслось: сойдясь в рукопашной, кандидаты нещадно друг дружку тузили и валяли в пыли, превращая крахмальную белизну своих рубашек в бурые лоскуты
Ормо их разнял Как щенят, растащил, хотя оба были немаленькие дяденьки: счетовод сухопарый, но жилистый, маслатый, а секретарь до похода, вообще, склонен был к полноте.
За загривки их держит, точно отряхивает, и терпеливо так урезонивает, что первый, мол, не был дебилом, а второй извращенцем. И произносит это так, словно виделся с обоими время назад. Его голосу, вообще, была свойственна непререкаемая убедительность. Что-то неуловимое в тембре. Говорил он не то чтобы мало, а скупо Озвучивал факты. Или «да-да, нет-нет». В любом случае, спорить с Ормо желания не возникало. Вот и тогда слова Ормо были восприняты, как свершившееся.
Не о чем спорить молвил Ормо. «Нельзя хотеть невозможного» то самое, что и «Хоти невозможного».
Короче, полный палиндром!.. выдохнул Агафон, отряхивая безнадёжно испачканную одежду.
Неистовые ревнители уже стояли на ногах, как нашкодившие третьеклассники перед директором школы.
Палиндром? переспросил Заруба.
Ага Наоборот угукнул Агафон.
Аргентина манит негра, как бы поясняя, сказал ерунду Кузя.
Аргентина манила Гевару, мечтательно произнес Южный Юй.
Гевару она исторгла, жестко отрезала Вара.
Не бывает пророк без чести, кроме как в отечестве своём, с расстановкой продекламировал Паромыч.
Фамилия его была Корогварь, а Паромыч прозвище. Или отчество? Одним словом, и честь, и отечество.
Кроме как в отечестве своём. И у сродников своих вторя, дополнил Ормо.
Гевару, говорит, манила апельсиновая роща, укрытая в боливийской сельве Ньянкауасу. «Ньянкауасу» водный источник, в переводе с языка индейцев гуарани.
Да, он очень хотел пить, в унисон ему жарко согласилась Вара. И никакой напиток не мог утолить его жажды. Ни кубинский ром, ни русская водка, ни парагвайский матэ.
Эх, надо было пошукать команданте в нистрянских подвалах отозвался Паромыч.
Искал питья, потому и шёл к источнику, закончила Вара.
Ага Там и нашел, что искал пробурчала Белка.
На самом деле имя её было Лида, но все её звали Белочкой или Белкой, и не только из-за фамилии Белочинская, но и потому, что не дай Бог её было поймать. Выяснилось это позже, а тогда уточнялись тонкости филологии.
Палиндром это когда доходишь до цели, а потом успеваешь вернуться обратно, упорствовал Агафон.
А потом произнёс примирительно:
Лилипут сома на мосту пилил.
Сома?
Ормо нахмурился и пробурчал что-то. Тихо. Но я, бывший ближе, успел разобрать. «Огород дорого», вот что за ересь он пробурчал!
В Астрахани, в устье Волги, жил до революции один купец, вещал Агафон, уже громче. Продавал чёрную икру и покупал картины. Пути нерестилища привели «Мадонну» работы Леонардо в устье самой длинной реки в Европе.
Вспомнил!.. обрадовался после паузы секретарь, как мальчишка. «Мадонна с цветком», прозванием Астраханская!.. О ней Хлебников написал.
И что же он писал? с любопытством спросила Вара.
Что в маленьких, родных городках Италии такие картины хранят как единственный глаз.
Как зеницу ока сумничал счетовод.
Ещё он писал о тёплом, золотистом пухе, которым обрастают со временем картины старых мастеров, развил Агафон.
Кузан не отставал:
Иконы и тут основательнее. Обрастают золотыми окладами да драгоценными каменьями
Вновь затевавшийся спор прекратил Ормо:
Ну, вот и выходит выдохнул он, заставив себя улыбнуться. «Нельзя хотеть невозможного» и «Хоти невозможного» это одно и то же
Возможность равна невозможности?.. Собрание и так донельзя взбудоражилось выяснением отношений между кандидатами, а тут, от тождественного столкновения молота и наковальни, головы наполнило гулом и звоном и повело по кругу. Слов председателя никто не понял. Начали спрашивать, требовать разъяснений. Но Ормо окончательно умолк. Он оставался нем, как рыба, и чем дольше он упорствовал, тем сильнее становился галдёж, перерастая в непролазную глассолалию.
Голоса Как тогда, в Окнице, на празднике, в лучах солнца, сползающего по грани Моисеева кургана. Каменистые скаты окрестных сопок образуют треугольники с черепичными крышами времянки и дома. Они, становясь всё червоннее, пересекаются под прямым углом, превращаются в катеты, гипотенузы которых затеряны где-то в заполненной закатным золотом синеве.