Тим Волков
Альпинист. Покорить СССР. Книга 1
Особая благодарность Юрию Валентиновичу
Киличенко за помощь и консультации
Глава 1. Падение
Гадость!
День был прекрасным, солнечным. Пахло нагретым асфальтом, сиренью, городской сухой пылью.
Какая же гадость!
Я ковылял по тротуару, поглядывая на прохожих. Те спешили по своим делам в университет, на работу, в магазин. Погруженные в суету, сливаясь с потоком шума машин и гула, походили они на пчел. А жужжание рекламных баннеров только усиливало эффект улья.
И только я никуда не спешил.
Долгожданная пенсия, которую я так вожделенно ждал всю жизнь и которую успел идеализировать, оказалась не такой уж и привлекательной.
Гадость! Какая же гадость!
Да, не нужно было вставать ранним утром и можно спать сколько хочешь. Только вот в старости спать уже и не хотелось, мучила бессонница. Мечталось, что в освободившееся время можно будет заняться тем, что действительно нравится. Да только вот лихо играть на гитаре, как прежде, уже не получалось пальцы крутило артритом. Путешествовать? Ага, как же! На такую-то пенсию? Смех!
Гадость! процедил я сквозь зубы, остановившись у пешеходного перехода.
Говорить с самим собой это тоже бесплатное приложение к пенсии. Все пытаюсь держать себя, но не получается.
Поток людей остановился. Красный глаз светофора лениво принялся отсчитывать время, оставшееся до следующего старта новому марафону.
Я глянул на толпу. Каждый уткнулся в свой телефон, не замечая ничего вокруг.
«Интересно, если я упаду и буду биться в приступе, хоть кто-нибудь обратит на это внимание?»
Но проверять все же не стал понял, что старика-затейника живо определят в психушку. А родных нет, которые могли бы подтвердить, что я не сумасшедший.
Загорелся зеленый сигнал светофора, толпа бурной рекой понеслась вперед. Я же остался на месте.
Я вдруг понял, что не знаю, куда иду. Вроде вышел из дома, чтобы хлеба купить, зашел в магазин, но не взял свежего еще не завезли. Поговорил с продавщицей Дашей о всяких пустяках, сказал ей, что забегу позже. Симпатичная она, добрая. Потом пошел. Просто пошел, мимо своей девятиэтажки, вдоль улицы, задумавшись обо всем на свете и ни о чем одновременно.
Вот она, старость! грустно усмехнулся я собственной рассеянности.
«Может, пива выпить?»
Но откинул мысль. От пива пучить будет и живот закрутит.
Тогда водочки? Немного, только чтобы кровь разогнать. Но и водки тоже не хотелось.
Тогда, может, пройтись до Кольцевой, посмотреть на фонтан и на голубей? Послушать какого-нибудь патлатого студента, который толком-то и петь не умеет, три аккорда еле перебирает, а уже выступать желает, на улицу вышел. Иногда это его бренчание расслабляет.
Нет, этого тоже не хотелось. Болели ноги. Спину тоже начало ломить. Домой надо, в берлогу свою, к телевизору.
Стало вдруг невыносимо горько от всего этого от толпы, от телевизора, от вселенской скуки, обыденности и обреченности. Тошно и горько.
Я заморгал, чтобы не дать предательской слезе прорваться наружу, пошел вперед, чтобы не стоять, как дурак, посреди улицы.
Пошел резко, сразу, не обращая внимания ни на что. И только успел услышать, как кто-то сбоку вдруг удивленно выдохнул: «Красный еще! Куда ты, дед?».
А потом истошный визг тормозов. Тяжелый удар. Одним кадром огромное колесо машины, закрывающее собой весь горизонт, черное, страшное. Крик женщины «старик под колеса прыгнул!». Скрежет. Лязг.
И боль, боль, боль.
А потом пустота
***
Что там у нас?
Строгий мужской голос, чуть дребезжащий.
Да вот, Николай Игоревич, привез вам пациента нового.
Второй голос молодой, звонкий.
Вижу, что не бочку с квасом ты мне прикатил. И где ты их только находишь? Третьего уже за эту неделю.
Ну, это вы, Николай Игоревич, пулю отливаете! Не третий. Второй. И не за неделю, а за месяц, тяжелый вздох. Ну что я могу поделать? Участок у меня такой, движение интенсивное, едут машины. И поток людской плотный. Много людей. Разных. И молодых, и старых. Думаете, мне охота их из-под колес доставать?
Тяжелый вздох.
Ладно, не злись, старшина. Тоже не булочки тут печем, работа тяжелая и у нас.
Понимаю. К тому же это не колесник.
А кто?
Каскадер!
Да ладно?!
С третьего этажа упал.
Суицидник, что ли?
Непохоже. Прохожие говорят, сам полез наверх. И сорвался.
Пьяный?
Сопение у самого рта.
Алкоголем не пахнет. Не каскадер это. Каскадеры обычно под «мухой» лезть начинают на всякие столбы и дома, пытаясь показать свою удаль. Этот альпинист. Или дурачок.
Николай Игоревич, мне пора. Вы уж как-нибудь сами, хорошо? А я потом, чуть позже приду. Разберемся кто он дурачок или нет. Вот, распишитесь.
Подожди ты. Осмотреть нужно. Потом распишусь. Так-с, посмотрим
Николай Игоревич, у меня пост там без присмотра
Не убежит твой пост. Сейчас.
Прикосновения рук, отточенные движения, нажимы. Все болит, искрится от боли.
Кости целы. А вот ушибы имеются. Так-с Голове хорошо досталось.
Живой?
Дышит, ответил тот, кого назвали Николаем Игоревичем. Был бы мертвый, на нижний этаж повез бы, к Марку Эдуардовичу в холодильник, хех!
Второй шутку явно не понял. Дежурно строго спросил:
Так что, принимаете?
А могу отказаться?
Нет!
Ну вот вы и ответили на собственный вопрос.
Спасибо, Николай Игоревич! Я тогда позже забегу, когда он в себя придет, чтобы протокол составить.
Завтра приходи, с такими травмами к следующему утру только отойдет.
Хорошо. Только чтобы очнулся! Мне закрывать квартал надо, времени нет ждать.
Не переживай, прокапаем, будет как новенький.
Раздались удаляющиеся шаги.
«Где я? В больнице? Верно в больнице».
Сквозь колючую боль думать было тяжело. Я попытался позвать врача, но из глотки вырвался лишь хрип. Стало еще больней, будто вместо слов из нутра посыпалось битое стекло.
Очнулись, голубчик!
Я с трудом открыл глаза, огляделся. Серое помещение, стены выкрашены в зеленую краску, уже в некоторых местах потрескавшуюся. Да, действительно, больница. А вот и сам врач, пожилой уже доктор с кустистыми бровями и выцветшими, словно бы присыпанными пеплом, глазами.
Меня зовут Николай Игоревич Нестеров, представился он. А вы помните свое имя?
Сергей Сергей Геннадьевич Ветрин.
Уже хорошо, Сереженька. Из собственного многолетнего опыта знаю если пациент помнит свое имя, значит, все с ним будет нормально, на поправку быстро пойдет, доктор улыбнулся обезоруживающей улыбкой, мягко спросил: А ты чего, любезный, такие номера выписываешь?
Я я случайно, ответил я, вдруг чувствуя, как щеки заливает стыдливый румянец. Задумался просто.
Ну нельзя быть таким рассеянным! с упреком ответил Нестеров. В ваши-то молодые годы.
«Что? Молодые годы? удивленно подумал я. А врач-то шутник!».
Ладно, в палату сейчас переведем тебя, полежишь пару дней, отойдешь. Посмотрим еще на наличие переломов и внутренних ушибов. А там, через пару дней, козликом опять бегать будешь по девкам.
Хотел я старчески поворчать по поводу девок в мои-то годы, но не стал. Вместо этого, ощупав себя, прохрипел:
Где моя сотка?
Сотка? нахмурился доктор. Что же это вы, голубчик, с собой такие деньги таскаете? Сейчас, подождите.
Он принялся читать бумагу, которую принес милиционер.
Нет сотки. В протоколе осмотра личных вещей ничего про сто рублей нет. Уверены, что у вас были такие деньги с собой?
Какие деньги? не понял я. Мне бы сотовый телефон.
Странный какой-то доктор. Может, глуховат?
Какой телефон? еще больше нахмурился Николай Игоревич. Ничего не понимаю. Сотовый это фамилия чья-то? Вашего друга? Родственника?
Я не нашелся что ответить.
Ну-ка, подождите, насторожился доктор.
И принялся внимательней осматривать меня, заглянул в глаза, поводил пальцем, приказав следить за ним только взглядом.
Кажется, ушиблись вы чуть сильней, чем я думал. Ну ничего, и не таких на ноги ставили. Давайте в палату.