И то правда.
«Может, правда, а может, и не совсем, подумал он. Ты была тогда бледным затравленным зверьком, ты была вообще никем. Потом между нами и еще кое-что было, а теперь вдруг все это быльем поросло, даже и не поймешь было, не было».
Я уже заходил сюда, сказал он. Позавчера.
Я знаю. Я вас видела.
О Кэте Хэгстрем она не спросила. Сидит себе напротив в уголке, спокойная, расслабленная, и курит, всецело поглощенная каждой затяжкой. Потом выпила, опять-таки спокойно и неспешно, всецело поглощенная каждой выпитой каплей. Всякое действие, пусть даже самое пустяковое, казалось, захватывает ее безраздельно. И отчаяние ее тогда тоже было безраздельным, припомнил Равич, точно так же, как ее нынешняя невозмутимость. Откуда вдруг взялась и эта теплота, и уверенность в себе, и само собой разумеющаяся непринужденность? Уж не в том ли причина, что жизнь ее сейчас ничто не тревожит извне? Как бы там ни было, он ощущал лишь одно лучистое тепло.
Графин опустел.
Продолжим то же самое? спросил он.
А чем вы меня тогда угощали?
Когда? Здесь? По-моему, мы тогда много всего вперемешку пили.
Нет. Не здесь. В первый вечер.
Равич попытался припомнить.
Не знаю. Запамятовал. Может, коньяк?
Нет. По цвету похоже на коньяк, но что-то другое. Я всюду спрашивала, хотела найти, но попадалось все время не то.
Зачем? Это было так вкусно?
Не в том дело. Просто никогда в жизни меня ничто так не согревало.
И где же мы пили?
В небольшом бистро неподалеку от Арки. Там еще лесенка была в подвал. Народу немного было, шоферы, две-три девицы. А у официанта татуировка на руке, ну, с женщиной.
А, припоминаю. Скорей всего это был кальвадос. Яблочная водка, в Нормандии делают. Такая не попадалась?
По-моему, нет.
Равич махнул официанту.
У вас кальвадос есть?
Нет, сударь. К сожалению. Никто не заказывает.
Слишком простецкий напиток для такого заведения. Да, скорей всего это был кальвадос. Жаль, не можем удостовериться. Проще всего было бы в тот же кабачок наведаться. Но сейчас нельзя.
Почему нельзя?
Разве вы не обязаны тут оставаться?
Нет. Я уже освободилась.
Прекрасно. Тогда пошли?
Пошли.
Кабачок Равич отыскал без труда. На сей раз там было довольно безлюдно. Официант с голой девицей на бицепсе только мельком глянул на них, после чего, шаркая шлепанцами, выскользнул из-за стойки и протер для них столик.
Прогресс, отметил Равич. В тот раз такого не было.
Не этот столик, сказала Жоан. Вон тот.
Равич улыбнулся:
Вы так суеверны.
Иногда.
Официант стоял рядом.
Точно, согласился он, поиграв татуировкой. В прошлый раз вы там сидели.
Неужто помните?
Конечно.
Вы бы в генералы могли выйти, сказал Равич. С такой-то памятью.
Я никогда ничего не забываю.
Тогда я только одному удивляюсь: как вы еще живы? Может, вы еще помните, что мы пили?
Кальвадос, не задумываясь, ответил официант.
Отлично. Тогда и сегодня будем пить то же самое. Равич обернулся к Жоан Маду. Как просто разрешаются иные вопросы. Посмотрим, так же ли он хорош на вкус.
Официант уже нес рюмки.
Двойные. Вы тогда заказали два двойных.
Вы начинаете меня пугать, милейший. Может, вы еще помните, во что мы были одеты?
Пальто и плащ. На даме был берет.
Да вы здесь просто пропадаете ни за грош. Вам бы в варьете работать.
А я и работал, невозмутимо отозвался тот. В цирке. Я же вам говорил. Забыли?
Забыл. К стыду своему.
Господин вообще забывчив, заметила Жоан, обращаясь к официанту. Забывать он мастак. Почти такой же, как вы все помнить.
Равич поднял глаза. Она смотрела прямо на него. Он усмехнулся.
Может, не такой уж и мастак, бросил он. А теперь отведаем-ка лучше кальвадоса. Будем!
Будем!
Официант все еще стоял возле их столика.
Что позабудешь, того потом в жизни недостает, месье, заметил он. Похоже, тема была для него еще далеко не исчерпана.
Верно. А что запомнишь, превращает твою жизнь в ад.
Только не мою. Прошлое оно же прошло. Как оно может кого-то мучить?
Как раз потому, что его не воротишь, дружище. Но вы, я погляжу, не только искусник, вы еще и счастливец. Это тот же кальвадос? спросил он у Жоан Маду.
Нет, лучше.
Он посмотрел на нее. И его снова обдало легкой волной тепла. Он понял, что она имеет в виду, и его даже слегка обескуражило, что она способна так прозрачно на это намекнуть. Похоже, ее нисколько не заботило, как он ее слова воспримет. И здесь, в этом убогом кабачке, она уже расположилась как дома. Ни настырный свет голых электрических ламп, ни две шлюхи, что сидели поодаль и годились ей в бабушки, ничто ей не мешало и ничуть ее не беспокоило. Все, чему он успел изумиться в полумраке ночного клуба, продолжало изумлять его и здесь. Это смелое, ясное лицо ни о чем не вопрошало, в нем было только спокойствие явности и еще чуть-чуть ожидания, в сущности, совершенно пустое лицо, подумалось ему, лицо, способное, как небо, перемениться от малейшего дуновения. Лицо, готовое вобрать в себя любые твои грезы. Оно как красивый пустующий дом, замерший в ожидании ковров и картин. Вместилище возможностей: хочешь, станет дворцом, хочешь борделем. В зависимости от того, кто вздумает его заполнить. Насколько недалекими кажутся рядом с ним все эти застывшие, закосневшие лица-маски.
Он спохватился: ее рюмка была пуста.
Вот это я понимаю, похвалил он. Как-никак двойной кальвадос. Хотите еще один?
Да. Если вы не торопитесь.
«Куда бы это я мог торопиться?» пронеслось у него в голове. Потом он сообразил: ведь в прошлый раз она видела его с Кэте Хэгстрем. Он поднял глаза.
Лицо ее оставалось непроницаемым.
Я не тороплюсь, сказал он. Завтра в девять мне оперировать, но это и все.
И вы можете оперировать, когда так поздно ложитесь?
Да. Это никак не влияет. Дело привычное. Да я и не каждый день оперирую.
Подошел официант, снова наполнил их рюмки. Кроме бутылки, он принес еще пачку сигарет и положил на стол. «Лоран», зеленые.
Вы ведь эти в прошлый раз просили, точно? торжествующе спросил он.
Понятия не имею. Вы наверняка лучше помните. Верю вам на слово.
Те самые, подтвердила Жоан Маду. «Лоран», зеленые.
Видите, у дамы память лучше вашей, месье.
Это еще вопрос. Но сигареты нам в любом случае пригодятся.
Равич вскрыл пачку и протянул ей.
Вы все еще в той же гостинице? спросил он.
Да. Только комнату попросила побольше.
В зал ввалилась компания шоферов. Они устроились за соседним столиком, громогласно что-то обсуждая.
Пошли? спросил Равич.
Она кивнула.
Он подозвал официанта, расплатился.
Вам точно не нужно обратно в «Шехерезаду»?
Нет.
Он подал ей манто, которое она, однако, надевать не стала, накинула на плечи. Это была норка, но из дешевых, а может, вообще подделка, однако на ней она не смотрелась дешево. Дешево смотрится лишь то, что носится напоказ, подумал Равич. Ему уже случалось видеть дешевку даже из королевского соболя.
Тогда везем вас сейчас в гостиницу, то ли предложил, то ли решил Равич, когда они вышли на улицу под мелкую осеннюю морось.
Она медленно обернулась.
Разве мы не к тебе?
Ее лицо смотрело на него снизу, совсем близко. Фонарь над входной дверью высветил его полностью. Крохотные жемчужинки тумана сверкали в волосах.
Да, сказал он.
Подкатило и остановилось такси. Шофер подождал. Потом прищелкнул языком, ударил по газам и рванул с места.
Я тебя ждала. Ты не знал? спросила она.
Нет.
Свет фонаря отражался в ее глазах, как в бездонном омуте. Казалось, в них можно тонуть и тонуть без конца.
Я только сегодня тебя увидел, признался он. Прежде то была не ты.
Не я.
Прежде все было не то.
Да. Я уже забыла.
Как накат и откат волны, он ощущал приливы и отливы ее дыхания. Все существо ее незримо и трепетно льнуло к нему, мягко, почти неосязаемо, но доверчиво и без боязни чужая душа в чуждом холоде ночи. Он вдруг услышал биение собственной крови. Оно нарастало, пульсировало все сильнее это не только кровь в нем заговорила, это пробуждалась сама жизнь, тысячекратно им проклятая и благословенная, столько раз почитай что потерянная и чудом обретенная вновь, еще час назад то была пустыня, сушь без края и конца, одно только безутешное вчера и вот она уже нахлынула потоком, суля мгновения, в которые он уже и верить перестал: он снова был первым человеком на краю вод морских, из чьей пены мерцанием ослепительной красоты восставало нечто невероятное, тая в себе вопрос и ответ, отзываясь в висках необоримым гулом прибоя