Ладно-ладно, оборвал ее Вебер. Он налил Равичу коньяка. Держите, Равич. Что она сказала?
Она ни о чем не спрашивает. Верит каждому слову и не задает вопросов.
Вебер вскинул голову.
Видите! торжествующе воскликнул он. Я вам сразу сказал!
Равич выпил свой коньяк.
Вам случалось выслушивать благодарности от пациента, для которого вы ровным счетом ничего не смогли сделать?
Не раз.
И чтобы вам вот так же безоглядно верили?
Разумеется.
И что вы при этом чувствовали?
Как что? удивился Вебер. Облегчение. Огромное облегчение.
А меня с души воротит. Будто я последний прохвост.
Вебер рассмеялся. Бутылку он уже убрал.
С души воротит, повторил Равич.
Первый раз в вас открылось хоть что-то человеческое, заметила Эжени. Если отбросить, конечно, вашу манеру изъясняться.
Вы здесь не первооткрывательница, Эжени, вы здесь медсестра, не забывайтесь, одернул ее Вебер. Значит, с этим все улажено, Равич?
Да. Пока что.
Ну и хорошо. Утром сегодня она санитарке сказала, что после госпиталя хочет в Италию уехать. Тогда мы вообще выкрутимся. Вебер радостно потирал руки. Пусть тамошние медики этим занимаются. Не люблю смертные случаи. Для репутации заведения это всегда, знаете ли, ущерб
Равич позвонил в дверь повитухи, которая изувечила Люсьену. Чернявый небритый малый открыл лишь после нескольких звонков. Увидев Равича, он попридержал дверь.
Чего надо? пробурчал он.
Хочу поговорить с госпожой Буше.
Некогда ей.
Не страшно. Я подожду.
Чернявый попытался захлопнуть дверь.
Если нельзя подождать, я зайду попозже, уведомил Равич. Но уже не один, а кое с кем, для кого у нее точно время найдется.
Малый не сводил с него глаз.
В чем вообще дело? Чего надо?
Я вам уже сказал. Я хотел бы переговорить с госпожой Буше.
Чернявый соображал.
Подождите, буркнул он наконец, но дверь захлопнул.
Равич смотрел на обшарпанную коричневую дверь, на облупившийся железный почтовый ящик, на эмалированную табличку с фамилией. Сколько же горя и страха переступило этот порог. Пара идиотских законов и несчастные женщины вынуждены идти к таким вот повитухам вместо врачей. И детей от этого на свете точно не прибавляется. Кто не хочет рожать, всегда найдет выход, хоть по закону, хоть без. С той лишь разницей, что вот этак тысячи матерей из года в год перестают быть матерями.
Дверь распахнулась снова.
Вы из полиции? спросил небритый.
Будь я из полиции, стал бы я на пороге торчать?
Проходите.
И чернявый темным коридором провел Равича в комнату, битком набитую мебелью. Плюшевая софа, сколько-то позолоченных стульев, поддельный обюссонский ковер, комод орехового дерева, по стенам гравюры с пастушками. У окна на подставке клетка с канарейкой. И повсюду, куда ни глянь, фарфор и прочие безделушки.
Тут появилась и сама госпожа Буше. Это оказалась необъятных размеров дама в еще более необъятном кимоно, к тому же малость засаленном. Просто слон, а не женщина, правда, личико довольно ухоженное и даже смазливое, если бы не беспокойно бегающие глазки.
Месье? деловито спросила она и замерла в ожидании.
Равич встал.
Я от Люсьены Мартинэ. Вы делали ей аборт.
Чушь! ответила дама с полнейшей невозмутимостью. Знать не знаю никакой Люсьены Мартинэ и не делаю никаких абортов. Вы, должно быть, ошиблись адресом, или вас ввели в заблуждение.
Всем своим видом она показывала, что разговор окончен, и уже повернулась уходить. Но не ушла. Равич ждал. Наконец она оглянулась:
Еще что-нибудь?
Аборт был произведен неудачно. У девушки было сильное кровотечение, она едва не умерла. Ее пришлось прооперировать. Операцию делал я.
Ложь! вдруг зашипела повитуха. Все вранье! Эти сучки! Сами в себе ковыряются, а потом с больной головы на здоровую! Но ничего, я ей еще покажу! Вот ведь сучки! Ничего, мой адвокат этим займется. Меня все вокруг знают, я исправно плачу налоги, и мы еще поглядим, как эта наглая тварь, как эта потаскуха, которая спит с кем ни попадя
Равич смотрел на нее как завороженный. Поразительно, но вспышка праведного гнева никак не затронула ее лицо. Оно оставалось по-прежнему гладким и миловидным, и лишь губы, округлившись трубочкой, изрыгали ругань пулеметными очередями.
Девушка хочет не так уж много, прервал он повитуху. Всего-навсего получить назад деньги, которые она вам уплатила.
Буше только рассмеялась:
Деньги? Назад? Это когда же она мне платила? У нее, может, еще и квитанция имеется?
Разумеется, нет. Полагаю, вы квитанций не выдаете.
Да я в глаза ее не видела! Кто ей вообще поверит?
Поверят. У нее есть свидетели. Ее прооперировали в клинике доктора Вебера. Диагноз однозначный. Имеется протокол.
Да хоть тысячу протоколов! Где написано, что я ее хоть пальцем тронула? Клиника! Доктор Вебер! Не смешите меня! Такую сучку еще и в клинике лечить! Вам что, больше делать нечего?
Да нет. Дел у нас достаточно. Послушайте Девушка заплатила вам триста франков. Но она может вчинить вам иск за ущерб здоровью
Дверь открылась. В комнату заглянул чернявый.
Что-нибудь не так, Адель?
Ерунда. Иск? Ущерб? Пусть только сунется ее саму же и засудят! Она первая сядет, как пить дать, ведь ей придется признать, что она пошла на аборт. А что именно я его ей сделала это еще доказать надо. Да где ей!
Чернявый что-то промямлил.
Тихо, Роже, цыкнула на него хозяйка. Иди к себе.
Так ведь Брюнье пришел.
Ну и что? Скажи, пусть подождет. Ты же знаешь
Чернявый кивнул и вышел. Вместе с ним из комнаты улетучился и явственный запах коньяка. Равич принюхался.
А коньяк-то превосходный, заметил он. Тридцать лет выдержки. Если не все сорок. Есть же счастливцы, которым дозволено потреблять такой продукт даже днем.
Буше замерла и ошалело уставилась на Равича. Потом криво усмехнулась:
И то правда. Хотите?
Почему бы нет?
Несмотря на всю свою тучность, к двери она подлетела мгновенно и бесшумно.
Роже!
Чернявый не замедлил объявиться.
Опять дорогой коньяк лакал! Не ври! От тебя, вон, разит! Давай сюда бутылку! Нечего рассуждать, бутылку неси!
Роже покорно принес бутылку.
Это я Брюнье угощал. А он один не хочет, вот меня и заставил.
Хозяйка не удостоила Роже ответом, захлопнув дверь у него перед носом. После чего достала из орехового комода фигуристую рюмку на витой ножке. Равич смотрел на рюмку с плохо скрываемым омерзением: на ней вдобавок была выгравирована еще и женская головка. Налив коньяк, Буше поставила рюмку перед ним на скатерть с павлинами.
Судя по всему, месье, вы ведь человек разумный, заметила она.
Такому противнику Равич не мог отказать в известном уважении. И вовсе она не из железа, как уверяла Люсьена, она из резины, что гораздо хуже. Железо можно проломить, а резину нет. И все ее возражения насчет судебного иска были сущей правдой.
Операцию вы сделали неудачно, сказал он. Это привело к тяжелым последствиям. Разве этого не достаточно, чтобы вернуть деньги?
Разве вы возвращаете деньги, если у вас пациент умирает после операции?
Нет. Но мы иногда вообще не берем денег за операцию. Как, например, с Люсьены.
Буше подняла на него глаза.
Так в чем тогда дело? Чего ей еще надо? Пусть радуется.
Равич поднял рюмку.
Мадам, сказал он, мое почтение. Вас голыми руками не возьмешь.
Слониха медленно поставила бутылку на стол.
Дорогой мой, многие пытались. Но вы, похоже, поразумнее других будете. Думаете, для меня это шуточки и сплошные барыши? Из этих трех сотен почти сотня сразу полиции уходит. Сами посудите: разве иначе мне бы дали работать? Вон за стенкой уже очередной дармоед сидит, денег дожидается. Тут только успевай подмасливать. Иначе никак. Но учтите: это я вам с глазу на глаз говорю, а вздумаете ссылаться все буду отрицать, да и полиция дело замнет для ясности. Уж поверьте.
Охотно верю.