Башня из слоновой кости - Царёва Наталья Юрьевна

Наталья Царёва

Башня из слоновой кости

Глава первая. Мое детство и мои сны

Мое детство прошло в башне из слоновой кости в сорока милях от Вершена.

Да, пожалуй, мой дом мог бы показаться странным, но другого я не знала, а потому ничего неестественного я в нем не видела.

Темной змеей, свившейся в тугое кольцо, шла сквозь башню винтовая лестница, на семь этажей, семь ярусов вела она. Первый что-то вроде холла, где незваных гостей встречал подслеповатый василиск, тут же был чулан и ванная, затем последовательно кухня и столовая, гостиная (впрочем, гостей здесь не принимали, если, конечно, не считать старого Бероса), классная, библиотека, спальня Герты и, наконец, под самой крышей мои личные апартаменты.

Впрочем, апартаменты это, пожалуй, громко сказано. Всего одна круглая комната с двумя крохотными окошками, а в ней кровать, стол для работы, стул, древнее разваливающееся кресло с вытертой обивкой, зеркало и громоздкий платяной шкаф (и не спрашивайте меня, как его сюда втащили) вот и вся обстановка.

Башня стояла на вершине высокого холма, но места тут были чрезвычайно уединенные, и, к счастью, нас редко беспокоили.

Редко значит, практически никогда.

Для страховщиков, коммивояжеров и просто любопытствующих был Гард, а в оплате счетов за коммунальные услуги здесь необходимости не было.

Да и писем нам никто не писал.

Гард мой домашний дракон. Нужно признать, к чужакам он относился всегда с величайшим недоверием.

Сколько себя помню, я всегда жила в башне с Гертой и Гардом, играла с лисятами из рощи неподалеку, рисовала, читала книги, которые приносил Берос, да отлынивала от его домашних заданий.

Впрочем, отлынивала не очень усердно. Берос был хорошим учителем, с ним все казалось интересным (ну или почти все), и, надо признать, он чаще хвалил меня, чем ругал. Он появлялся несколько раз в неделю, протирал очки, деликатно сморкался в огромный клетчатый носовой платок и приступал к проверке того, что я успела сделать за его отсутствие. Мы занимались почти целый день география, словесность, астрология, психология и хиромантия всегда вызывали мой живейший интерес, иначе обстояло с химией и геометрией. Но наконец наступало время ужина, Герта торжественно накрывала в столовой, Берос разрешал налить себе рюмочку горячительного (ну то есть пару-другую рюмочек), и, раскрасневшись, рассказывал разные удивительные вещи, от которых я открывала рот и забывала о стоящей перед собой тарелке (последнее обстоятельство неизменно раздражало мою верную няньку).

Когда я была совсем маленькой, я подчас думала, что Герта моя мать, хотя полной уверенности у меня в этом никогда не было. Она называла меня сотней ласковых имен, но никогда дочерью, и даже ребенком я не могла не понимать, что самый пристрастный свидетель едва ли нашел бы в наших лицах что-либо схожее. Герта была полна, кругла и светловолоса, фигурой она напоминала хорошо поднявшееся тесто в кадке, я маленькая, худая, с косами цвета жженого сахара, обожавшая кататься по двору на спине Гарда, к которому Герта долгое время боялась даже подходить Нет, у нас было мало общего. И все же, старая нянька была, безусловно, самым близким и самым дорогим мне существом на земле.

Наверное, я гораздо тяжелей переживала бы свое сиротство, не живи мы так уединенно. Конечно, я знала, что обычно у детей бывают родители, но долгое время это знание оставалось сугубо теоретическим. Несколько раз в год мы отправлялись в Вершен за покупками, но близких знакомств у нас там не было, а поэтому вид счастливых сверстников не возбуждал во мне зависти.

Нашу с Гертой жизнь в башне из слоновой кости нельзя было бы назвать идиллией, но все же она была ровной и тихой, как море далеко-далеко на горизонте в штиль.

И уж точно это был самый долгий штиль в моей жизни.

Эту безмятежность нарушало лишь одно незначительное обстоятельство сны, чаще или реже посещавшие меня.

Эти сны повторялись с завидным постоянством иногда я видела их каждый день, иногда они не появлялись месяцами, но содержание их было схоже.

В них женщина с моим лицом и с руками, как лилии, целовала меня, обнимала и осушала слезы мои.

Все-таки я ведь иногда плакала.

Я не спрашивала ее, кто она, мы вообще не вели разговоров отчего-то это было невозможным, и все же внутренне я догадывалась, более того, я понимала, кто она.

Мама.

Наверное, ее не было в живых на этом свете Герта никогда не отвечала на мои вопросы такого рода, лишь принималась всхлипывать да крепче прижимать к себе.

Женщина с моим лицом и руками, как лилии, была прекрасна. Тихий свет исходил от ее склоненного лика, когда она во сне укутывала меня в одеяло или сажала к себе на колени, и скорбная нежность была в устремленных на меня голубых глазах

Да, о глазах. Когда я думала об этом, данное обстоятельство все же немного смущало меня, ибо мои были зеленые, совершенно кошачьи.

Впрочем, на фоне всего остального это была такая мелочь кто бы мог поручиться, что эти сновидения не являются всего лишь продуктом моих скрытых желаний, глубоко затаенной тоской по матери?

Когда я как-то спросила Бероса о толковании снов, он ответил только:

 Чрезвычайно неблагодарная штука, моя девочка. Зигмунд Фрейд, чародей и прозорливец невиданной силы, и тот порой терялся, не зная, как объяснить грезы какой-нибудь разоспавшейся кумушки. Впрочем, с кумушками-то обычно как раз все понятно Ей-богу, Кора, толкование сновидений это немногим лучше ауспиций, а если тебя тревожит завтрашний день, раскинь-ка пасьянс.

Недавно мы как раз проходили древнюю историю, а поэтому, что такое ауспиции, мне было известно. От этого способа отказались много столетий назад Пасьянс я раскинула, но мысли мои были далеко, и получившееся предсказание оказалось такой ерундой, что я предпочла побыстрее смешать карты.

Так проходили годы. Когда мне исполнилось семнадцать, я стала выезжать в Вершен одна, без Герты, а потом и дальше, иногда я неделями не бывала дома. Нянька только вздыхала и морщилась, но не возражала, а Берос даже подзуживал меня на разные авантюры я просто поражалась жизнелюбию старого учителя.

Впрочем, я всегда старалась вернуться в назначенный срок, мне вовсе не хотелось волновать их без повода.

Перемена наступила в день моего совершеннолетия, когда мне исполнялось восемнадцать лет. Смутно я предчувствовала, что что-то в этом роде должно произойти глаза Герты все чаще бывали мокры без всякой видимой причины, а мои ласковые утешения только усугубляли дело, и Берос, кажется, стал вести себя со мной как-то официальнее и чуть ли не торжественно. Все это настораживало меня, но я решила молчать: мне представлялось, что это не может продолжаться долго. И я оказалась права.

После сытного обеда в честь моего дня рождения, вопреки обыкновению отказавшись от пары-другой рюмочек, Берос произнес:

 Ну что ж, Корделия,  нужно заметить, меня крайне редко называли полным именем,  ну что ж, Корделия, пришла пора рассказать тебе твою историю.

Глава вторая. Что рассказал Берос

 Неужели невозможно было сделать это раньше?  постаралась я сохранить хладнокровие, хотя пульс мой участился раза в два по меньшей мере.

 Невозможно!  взволнованно воскликнул Берос, судорожно протирая очки.  Это знание слишком опасно, чтобы доверить его ребенку Даже и сейчас я не вполне уверен, готова ли моя девочка к этой истории, но медлить и далее было бы преступлением

 Хорошо, не будем об этом,  я испугалась, что учитель передумает. Осторожность его была мне отлично известна.

Судя по всему, на такой эффект он и рассчитывал. Очки подверглись дальнейшей тщательной полировке.