А образ «чижика в клетке тесной» неожиданно оказался для Пушкина очень емким по смыслу. О «невольном чижике» будет написано одно из самых последних и самых горьких его стихотворений:
Забыв и рощу, и свободу,
Невольный чижик надо мной
Зерно клюет и брызжет воду,
И песнью тешится живой.
Экспромт на Агареву
В молчаньи пред тобой сижу.
Напрасно чувствую мученье,
Напрасно на тебя гляжу:
Того уж верно не скажу,
Что говорит воображенье.
Елизавета Сергеевна Огарева (в архаическом написании Агарева) (17861870), жена сенатора Н. И. Огарева, по свидетельству современника, была женщиной умной, образованной и внешне привлекательной. Не удивительно, что она, по обычаю той среды и эпохи, становилась предметом многочисленных поэтических посвящений[20]. Этому благоприятствовала и близость Елизаветы Сергеевны к литературным кругам дружба с П. А. Вяземским и А. И. Тургеневым, знакомство с Н. М. Карамзиным. Формально пушкинский экспромт вписывается в традицию комплиментарных посвящений даме, но, в сущности, представляет собою образчик литературного озорства. Разница в положении двадцатишестилетней замужней женщины и семнадцатилетнего лицеиста придавала характер дерзости самому факту обращения к ней с мадригалом. Мало этого, соль пушкинского мадригала не в комплименте, а в нескромном намеке: «Того уж верно не скажу, / Что говорит воображенье». Разумеется, такие стихи не предназначались для подношения адресату, их можно было читать только в мужской компании. Надо думать, лицеистов пушкинский «экспромт» очень повеселил.
Отступление второе
О мадригалах и «домашней поэзии»
Эпоха сентиментализма сделала достоянием литературы и поэзии быт и частную жизнь людей. Домашняя, приватная жизнь эстетизировалась и поэтизировалась не только на страницах книг, но и в реальности. Взаимопроникновение литературы и быта, ярко проявившееся в русском обществе первой трети XIX столетия, рождало особенный стиль поведения, своеобразные обычаи и специфические литературные жанры. Именно на этой почве расцвела салонная культура, где формы литературного и бытового поведения свободно перетекали друг в друга. Дамские альбомы, куда друзья и поклонники записывали свои комплиментарные посвящения, одна из характерных примет этой культуры. Такой, кажется, несерьезный жанр, как мадригал, выполнял серьезную культурную миссию: наводил мосты между литературой и бытом. Отношение к женщине преображается, получая литературное, порой блестящее литературное выражение, а литературный жанр развивается, осваивая житейскую реальность[21].
Мадригал, ведущий свое происхождение от античной эпиграммы, являлся в то же время частью так называемой домашней поэзии явления, не имеющего четких жанровых определений. Это не только стихи «на случай», но и любые стихотворения, рассчитанные на очень узкий круг читателей, которым будут знакомы упоминаемые мельком имена людей и названия селений или улиц, понятны намеки на какие-то неназванные факты и события. «Домашняя лирика» больших поэтов, разумеется, выходит за рамки дружеского круга общения, но она сохраняет и вносит в литературу присущую ему теплоту, доверительность и непринужденность. Пушкин, в силу особенностей своей личности и своего дарования, как никто другой умел поддерживать этот доверительный, «домашний» тон. (Возможно, во многом этим объясняется и ответное, особо интимное отношение к нему читателей.)
Мадригал можно назвать наиболее официальным жанром домашней поэзии. Желание светских дам заполнять свои альбомы поэтическими подношениями порою оборачивалось для посетителей их салонов тягостной повинностью. Любой известный поэт прекрасно знал, что дамы ждут от него мадригалов, призванных украсить их альбомы. Пушкин, находясь в зените своей славы, изнемогал от необходимости записывать бесконечные поэтические любезности в дамские альбомы. Свое раздражение он излил в 4-ой главе «Евгения Онегина»:
Но вы, разрозненные томы
Из библиотеки чертей,
Великолепные альбомы,
Мученье модных рифмачей,
Вы, украшенные проворно
Толстого кистью чудотворной
Иль Баратынского пером,
Пускай сожжет вас божий гром!
Когда блистательная дама
Мне свой in-quarto подает,
И дрожь и злость меня берет,
И шевелится эпиграмма
Во глубине моей души,
А мадригалы им пиши!
Все известные нам пушкинские мадригалы изящны, тонки и остроумны, но не следует искать в каждом из них живое чувство, часто они демонстрируют только ум и блестящее поэтическое мастерство автора.
Осеннее утро
Поднялся шум; свирелью полевой
Оглашено мое уединенье,
И с образом любовницы драгой
Последнее слетело сновиденье.
С небес уже скатилась ночи тень,
Взошла заря, блистает бледный день
А вкруг меня глухое запустенье
Уж нет ее я был у берегов,
Где милая ходила в вечер ясный;
На берегу, на зелени лугов
Я не нашел чуть видимых следов,
Оставленных ногой ее прекрасной.
Задумчиво бродя в глуши лесов,
Произносил я имя несравненной;
Я звал ее и глас уединенный
Пустых долин позвал ее вдали.
К ручью пришел, мечтами привлеченный;
Его струи медлительно текли,
Не трепетал в них образ незабвенный.
Уж нет ее!.. До сладостной весны
Простился я с блаженством и с душою.
Уж осени холодною рукою
Главы берез и лип обнажены,
Она шумит в дубравах опустелых;
Там день и ночь кружится желтый лист,
Стоит туман на волнах охладелых,
И слышится мгновенный ветра свист.
Поля, холмы, знакомые дубравы!
Хранители священной тишины!
Свидетели моей тоски, забавы!
Забыты вы до сладостной весны!
С наступлением осени «милые петербургские дамы»[22] разъезжаются из Царского Села: уезжает Катюша Бакунина, уезжает Наташа Кочубей, уезжает, наверное, вместе со своей хозяйкой и горничная Наташа. Поэт получает возможность в полной мере предаться элегической печали. До «сладостной весны» еще далеко, в оставшиеся месяцы 1816 года он пишет несколько элегий, в которых изливает тоску в разлуке с «ней».
Окно
Недавно темною порою,
Когда пустынная луна
Текла туманною стезею,
Я видел дева у окна
Одна задумчиво сидела,
Дышала в тайном страхе грудь,
Она с волнением глядела
На темный под холмами путь.
Я здесь! шепнули торопливо.
И дева трепетной рукой
Окно открыла боязливо
Луна покрылась темнотой.
«Счастливец! молвил я с тоскою:
Тебя веселье ждет одно.
Когда ж вечернею порою
И мне откроется окно?»
Сюжет стихотворения герой стал свидетелем тайного свиданья некой «девы» с возлюбленным, проникшим, как можно догадываться, в ее комнату через окно, наверняка вымышлен. Лирическим содержанием элегии является нетерпеливая мечта подростка: «Когда ж вечернею порою / И мне откроется окно?»
Разлука
Когда пробил последний счастью час,
Когда в слезах над бездной я проснулся,
И, трепетный, уже в последний раз
К руке твоей устами прикоснулся
Да! помню всё; я сердцем ужаснулся,
Но заглушал несносную печаль;
Я говорил: «Не вечная разлука
Все радости уносит ныне в даль.
Забудемся, в мечтах потонет мука,
Уныние, губительная скука
Пустынника приют не посетят;
Мою печаль усладой Муза встретит;
Утешусь я и дружбы тихий взгляд
Души моей холодной мрак осветит».
Как мало я любовь и сердце знал!
Часы идут, за ними дни проходят,
Но горестям отрады не приводят
И не несут забвения фиал.
О милая, повсюду ты со мною:
Но я уныл и в тайне я грущу.
Блеснет ли день за синею горою,
Взойдет ли ночь с осеннею луною
Я всё тебя, прелестный друг, ищу;
Засну ли я, лишь о тебе мечтаю,
Одну тебя в неверном вижу сне;
Задумаюсь невольно призываю,
Заслушаюсь твой голос слышен мне.