Улыбку с лица мамы словно стерли, а ее сияющая медная кожа стала пепельной, будто на нее обрушилось злое заклятье.
Пабло положил руку маме на плечо.
Мамуся, не слушай. Ты красавица такая как есть.
Мама даже не пожурила Пабло за то, что он выражается как деревенщина, мне-то за «мамусю» влетало. И все-таки утешить ее Пабло не удалось: мама сидела бледная, погасшая. Потом встала, собрала посуду и понесла в раковину.
Мы с братом переглянулись. Я обернулась и увидела, что Сезар с Эктором тоже молча и многозначительно переглядываются. Однако никто не проронил ни слова. Отец извинился и ушел в уборную. Сезар отправился на улицу покурить, поскольку в квартире мама курить запрещала. Мне бы следовало убраться к себе в комнату, но тут мое внимание привлек телевизор.
На экране появилась та самая журналистка, которая была на нашем матче Лусиана. Только я хотела сделать погромче, как Эктор вмешался:
Нет, не надо. Знаю я эту бабу-комментаторшу, терпеть не могу слушать ее burradas. Полная чушь!
Я замешкалась: то ли повиноваться Эктору, то ли, наоборот, назло выкрутить на полную громкость. Однако тут пошли кадры с Диего, который махал поклонникам. А мне кровь из носу надо было убедиться, что я не попала в объектив оператора тогда на улице перед баром, когда застыла и пялилась на него как дура. Я постояла перед телевизором, но все эти несколько минут краешком глаза наблюдала за Эктором. Он ерзал на месте и, казалось, хотел что-то сказать. Когда я повернулась к нему, он даже приоткрыл рот, но в конце концов просто вздохнул и уткнулся в свой телефон.
Эй, пошли! окликнул его отец, выходя из уборной. Прошел мимо меня, как мимо пустого места.
Эктор печально покосился в мою сторону и последовал за отцом, но на прощание бросил:
Ты поосторожнее, Камила. Слишком ты хорошенькая, чтобы разгуливать по улицам в одиночку.
Тут уж дар речи утратила я. У меня в горле точно рыбная кость застряла. Это как понимать Эктор мне угрожает или непритворно волнуется?
Пабло и Марисоль вскоре тоже ушли. Обычно в воскресенье вечером они по клубам не ходили ведь она, как и я, была в выпускном классе, но завтра выходной. У меня перед глазами опять мелькнула картинка, как Пабло шепчет что-то на ушко Марисоль, а та лукаво улыбается, и я поежилась.
По телевизору снова заговорили о Химене Маркес и о марше ее памяти, о требованиях наказать виновных в убийстве. Я сделала погромче. Демонстранты на ходу скандировали: «Ni una menos! Ни одной женщиной меньше!» Потом требования прекратить насилие заглушились другими столкнулись демонстранты с зелеными платками, сторонники легализации абортов, и с голубыми их противники.
Но как бы они ни осыпали друг друга оскорблениями, Химену этим не вернешь. Можно сколько угодно сражаться за цвета платков, пока все они не выгорят на солнце до одинакового серого, а девушки тем временем так и будут гибнуть.
Вмешался ведущий с новостью о еще одной пропавшей девочке, на этот раз двенадцатилетней. За спиной у меня тяжко вздохнула мама. Я повернулась к ней. Она смотрела на меня осуждающе, будто это моя вина, что девочки пропали, будто это я не сумела их защитить.
Или словно моя беспечность означала: следующей жертвой стану я.
Схватив рюкзак и тарелку с пиццей, я спряталась у себя в комнате. С плаката на стене мне улыбался рэпер Малума, а рядом с ним красовалась единственная наша фотография дедушки Ахмеда, и на обороте ее, я знала, было любовное письмо к какой-то неведомой женщине не к моей бабушке. Фотография была сделана в сепии, и abuelo Ахмед смахивал на кинозвезду прошлого.
Я открыла рюкзак и спрятала свою медаль под матрас. Тайник банальнее некуда, но другого у меня не было. Может, пока я сплю, медаль напитает меня энергией и даст силу для новых побед.
Открытку с Корреа я поставила на тумбочку у кровати, прислонив к расползающейся стопке книг по большей части это были учебники для подготовки к языковым экзаменам, а еще там лежала «Тень ветра», книга, которую Диего оставил мне перед отъездом. В подношение Корреа у меня было только полбутылки воды, и я водрузила ее рядом с иконкой. Потом поставила телефон на зарядку, а на древнем CD-проигрывателе включила старенький мамин диск рок-группы «Vilma Palma e Vampiros». Наконец легла на диван. Мышцы немедленно пожаловались на усталость, но не настолько громко, чтобы заглушить голоса в голове: те наперебой вопили про домашку, про Пабло и Марисоль, про отца, про деньги, которые мне нужны для турнира, и про родительское разрешение на него, и еще они твердили про Диего. Особенно упорно про Диего.
С чего ему вдруг понадобилось приехать? В голове у меня всплыло непрошеное воспоминание о нашей с ним последней встрече. О громкой музыке в клубе. О его мягких губах на моих. О том, как моя правая рука лежала у него на груди и под ней сквозь расстегнутую рубашку стучало его сердце. А в левой я держала желтый леденец на палочке который он дал мне в обмен на мой розовый. Леденец я до сих пор хранила в тайнике под матрасом вместе с другими сокровищами.
В тот вечер мне ясно виделось наше с ним будущее волшебное, как сказка. А потом вмешалась жизнь.
В первые недели после его отъезда мы постоянно переписывались. Раза два-три Диего мне даже звонил. Но потом взяли свое разница часовых поясов, его плотное расписание, мой сбоивший интернет и необходимость скрываться от семьи все это оказалось сильнее. Электронные письма и сообщения в мессенджерах делались короче, прохладнее, формальнее, пока наконец не иссякли совсем.
С ноября мы не общались вообще. Я рыскала по интернету, ища малейшие признаки того, что Диего помирился со своей бывшей подружкой, что это он так играет со мной, о чем и предупреждал меня Пабло. Но находила лишь короткие заметки о чудо-юноше из Росарио, который живет футболом предан мячу и черно-белой форме своего клуба. А я из гордости не хотела спрашивать Диего, не изменилось ли его отношение ко мне. И все-таки мне страшно хотелось рассказать ему про мои матчи и мечты и расспросить, как он теперь живет. Каждый раз на пробежке, завидев его дом, я мысленно разговаривала с ним, снова и снова вспоминала его слова. В конце концов я забыла, как звучит его смех.
Сеньора Алисия все обещала, что я стану настоящей футболисткой. Эти надежды вытесняли у меня из головы фантазии о будущем, где я всего лишь зрительница, а не игрок, где я лишь наблюдаю, как Диего преображается из мальчика в чемпиона, в Титана. Даже несмотря на всю любовь к нему. Верно в песне поется: «От разбитого сердца никто не умрет», и я верила, что мое сердце исцелилось. Но стоило Диего произнести мое имя, как былая рана снова закровоточила и ожили все те чувства, которые я отгоняла месяцами.
Сквозь музыку прорезался телефонный звонок, и я вынырнула из воспоминаний. На всю квартиру зазвенел голос мамы:
Алло, Диегито, радость ты моя-я-я! Мама произнесла эти слова нараспев. Ушам своим не верю! Вернулся и вспомнил старых друзей!
Я попыталась дышать ровно и глубоко, чтобы успокоиться. Не помогло.
Нет, малыш, Пабло ушел, продолжала мама. Я думала, он на встречу с тобой.
У меня под боком пел Эль Пахаро. Я кинулась выключить музыку.
С каких пор ты спрашиваешь разрешения зайти в гости? Пауза. Сегодня вечером? Чувствуй себя как дома. Мама рассмеялась. Хорошо, тогда я скажу ей, что ты скоро будешь.
Она повесила трубку, но зайти ко мне и сказать, что звонил Диего, не спешила.
Диегито сейчас придет! Мобильник мой сел, так что я даже не могла звякнуть Роксане. Да и времени в любом случае уже не оставалось. Тетя Ана, приемная мама Диего, жила всего в двух кварталах от нас. Значит, он явится через несколько минут.