Вскоре после завтрака за нами прибыла лодка первого министра вместе с рабом-переводчиком, задававшим мне вопросы на пароходе, чтобы доставить нас во дворец Его Светлости.
Через четверть часа мы уже стояли перед низкими воротами, которые вели в широкий двор, мощенный грубо отесанными каменными плитами. Вход охраняли два каменных китайских мандарина [11] на каменных конях. Чуть дальше с барельефов на нас взирали два тяжеловооруженных всадника, а рядом с их выпуклыми скульптурными изображениями стояли два живых стражника в европейских костюмах, но без обуви. Слева находился павильон для театральных представлений; одну его стену целиком украшали декорации. Справа стоял дворец первого министра с полукруглым фасадом. В глубине тянулся ряд зданий, в которых проживали его многочисленные жены. К самому большому из тех домов примыкал благоухающий цветами сад, в центре которого плескался живительный фонтан. Резиденцию Его Светлости отличало обилие элегантных по композиции и цветовой гамме резных украшений и позолоты, которые великолепно гармонировали с роскошными портьерами, пышными складками ниспадавшими с карнизов над окнами.
Мы бесшумно ступали следом за переводчиком, который вел нас через анфиладу расположенных ярусами просторных залов. Все были устланы коврами, украшены светильниками и пышно убраны в европейском стиле. На инкрустированном жемчугом столе с чеканным серебряным орнаментом стояла огромная полированная серебряная ваза с выпуклым узором. Куда ни посмотри, мой взор услаждали необычные сосуды, украшенные драгоценными камнями чаши, блестящие полированные кубки, изящные статуэтки, objets de virtu [12], восточные и европейские, античные и современные смешение варварского великолепия с изысканностью современных искусств.
Пока мы, зачарованные, растерянно озирались по сторонам, перед нами внезапно вырос первый министр, опять по-дикарски полуобнаженный, как и минувшим вечером. Утратив присутствие духа, я в своем смущении уже готова была покинуть комнату. Но он, протянув руку, произнес:
Доброе утро, сэр! Прошу садиться, сэр!
Я нерешительно присела, хотя его комичное «сэр» вызвало у меня улыбку. Из-за портьер выглядывали несколько девушек. Мужчины из свиты министра, в числе которых были его младшие братья, племянники и кузены, в раболепных позах ждали в аванзале. Его Cветлость, все так же не сознавая, сколь неприлично скуден его костюм, с выражением довольства и любопытства на лице приблизился к нам, по-доброму потрепав по голове моего сына и спросив, как его зовут. Но вместо ответа мой ребенок плаксиво вскричал:
Мама, поедем домой! Мама, пожалуйста, поедем домой!
Я с трудом его успокоила.
Наконец набравшись храбрости, я осмелилась выразить свое желание попросила, чтобы мне выделили тихий домик или комнаты, где я могла бы уединиться, не опасаясь вторжения незваных гостей, и довольствовалась бы полной свободой до и после учебных занятий.
Первый министр
Когда мою резонную просьбу перевели министру, как мне показалось, всего в нескольких односложных словах, Его Светлость посмотрел на меня с улыбкой, словно его удивило и позабавило, что мне известно такое понятие, как свобода. Взгляд его мгновенно стал пытливым и многозначительным. Вероятно, подумалось мне, у него возникли сомнения относительно того, как я могу распорядиться упомянутой свободой, и он не мог взять в толк, зачем женщине вообще нужна свобода. Должно быть, подобные мысли действительно посетили министра, ибо он вдруг резким тоном констатировал:
У вас нет мужа!
Я склонила голову.
Тогда куда вы будете ходить вечерами?
Никуда, Ваша Светлость. Я просто хочу, чтобы мне и моему сыну были гарантированы несколько часов личного времени и покоя, когда мои обязанности не будут требовать моего присутствия где-то еще.
Как давно вы похоронили мужа? спросил министр.
Я ответила, что Его Светлость не вправе лезть в мою личную жизнь. Я готова ответить на любые его вопросы, касающиеся моей работы гувернантки, но все остальные темы я отказываюсь с ним обсуждать. Мой дерзкий ответ поверг его в полнейшее изумление, что доставило мне удовольствие.
Tam chai! (Как вам угодно!) бросил он и продолжал с улыбкой расхаживать взад-вперед, не отрывая глаз от моего лица. Потом сказал что-то своей свите. Пятеро или шестеро из них тотчас же поднялись на колени и, не поднимая глаз от ковра, неуклюже дергая головами и плечами, ползком попятились до самых ступенек, где резво вскочили на ноги и выбежали из комнаты. Мой сын, охваченный страхом и ужасом, заплакал. Я тоже вздрогнула. Его Светлость опять что-то гортанно рявкнул, и еще с полдесятка распластанных рабов, словно их ударило током, мгновенно поднялись с пола и исчезли из виду.
Мама, поедем домой! закричал мой перепуганный сын. Почему ты не едешь домой? Мне не нравится тот человек.
Его Светлость остановился как вкопанный и, зловеще понизив голос, сказал:
Никуда вы не поедете!
Сын вцепился ручонками в мое платье и зарылся лицом в мои колени, заглушая всхлипы; и все же любопытство его не оставляло, и, завороженный, бедняжка время от времени поднимал голову, но тут же с содроганием снова прятал лицо. Посему я безумно обрадовалась, когда переводчик вернулся, ползя на четвереньках. Переставляя перед собой одну согнутую в локте руку за другой, как это принято у его народа, он приблизился к своему господину, стал славословить и осыпать его почестями, будто бога. В ответ Его Светлость произнес что-то непонятное, затем поклонился нам и скрылся за зеркалом. Любопытные глаза, наблюдавшие за нами из-за портьеры, мгновенно исчезли, и в ту же секунду полилась приятная бессмысленная музыка, как неумолчный перезвон серебряных колокольчиков вдалеке.
К моему несказанному удивлению, переводчик смело поднялся с четверенек и принялся рассматривать в зеркале свое «неотразимое» лицо и фигуру, с наглым самодовольством поправляя свой обожаемый пучок волос на макушке. Налюбовавшись собой, он чванливой походкой приблизился к нам и обратился ко мне с возмутительной бесцеремонностью, так что мне пришлось сбить с него спесь.
Я не требую, чтобы передо мной падали ниц, заявила я, но фамильярности и непочтительности ни от кого не потерплю.
Он прекрасно меня понял, но не дал мне опомниться от изумления, вызванного внезапной переменой в его поведении. Ведя нас к двум элегантным комнатам, которые выделили нам в западном крыле дворца, он сообщил, что приходится единокровным братом первому министру, и намекнул, что мне следует быть с ним поласковее, если я хочу жить здесь в свое удовольствие. Входя в одну из предназначенных нам комнат, я повернулась к нему и гневным тоном велела удалиться. В следующее мгновение этот единокровный брат сиамского сановника согнулся в три погибели в полуоткрытой двери, умоляя не жаловаться на него Его Светлости и обещая никогда больше не оскорблять меня. На моих глазах происходило чудо раскаяния, которого я не ждала, но это чудо было притворством. В этом гнусном холуе соединилось все самое отвратительное: злоба, коварство, наглость, подобострастие и лицемерие.
Наши комнаты выходили на тихую террасу под сенью цветущих плодовых деревьев. Из окон было видно небольшое искусственное озеро с красивыми игривыми рыбками.
Создавать шум любимое развлечение сиамских женщин. Едва мы устроились в наших комнатах, к нам вторглись беспорядочной толпой визгливо смеющиеся леди из гарема первого министра личной Юты [13] Его Cветлости. Теснясь в проеме полуоткрытой двери, они с жадным любопытством таращились на нас, тянули руки, все одновременно пытаясь обнять меня, и пронзительно галдели вразнобой на своем сиамском наречии, как попугаи. Я со своей стороны на языке жестов и взглядов старалась изображать бесстрастную приветливость. Почти все женщины были молоды и в соразмерности форм, изяществе черт и нежности кожи решительно превосходили малайских женщин, к которым я была привычна. Большинство из них можно было бы назвать красивыми, если бы не их изобретательно безобразные прически и черненые зубы.