В действительности это часто не имеет значения. Наши дети должны обучаться по законам нашей педагогической традиции, а изучение образовательного процесса в наших школах есть дело первостепенной важности. Подобным образом объясняется и тот факт, что на всякое обсуждение других экономических систем мы пожимаем плечами. В конце концов, нам нужно жить в рамках представлений «мое-твое», сформированных нашей собственной культурой.
Это действительно так, и тот факт, что все многообразие культур лучше всего изучать в том виде, в каком они существуют в пространстве, отчасти оправдывает наше равнодушие. Но именно ограниченность исторического материала не позволяет извлечь примеры из преемственности культур во времени. Мы не могли бы избежать этой преемственности, даже если бы захотели. Стоит оглянуться лишь на одно поколение назад и становится ясно, насколько сильно изменились даже самые глубинные наши модели поведения. До сих пор эти изменения происходили вслепую, по стечению обстоятельств, которые мы можем обрисовать лишь ретроспективно. Если отмести наше нежелание принимать культурные изменения до тех пор, пока их нам не навяжут, мы вполне сможем занять более осмысленную и ясно очерченную позицию. Такое сопротивление проистекает во многом из непонимания культурных обычаев и в особенности из чрезмерного возвышения обычаев, свойственных нашему народу и нашему поколению. Даже самое поверхностное знакомство с чужими обычаями и осознание их многообразия придало бы значительно больше благоразумия общественному порядку.
Изучение различных культур имеет еще одно важное значения для работы с нынешними моделями мышления и поведения. В наши дни многие цивилизации оказались в тесном взаимодействии друг с другом, и в настоящий момент это вылилось в такие радикальные реакции, как национализм и расовая ненависть. Впервые в истории наша цивилизация так остро нуждается в людях, которые доподлинно понимают культуру и смотрят на общественно обусловленное поведение других народов непредвзято, без страха и упрека.
Пренебрежение в отношении чужаков не единственная возможная реакция на столь тесный контакт разных рас и народов. Оно даже не может быть обосновано наукой. Исконная англосаксонская нетерпимость есть не более чем очередная культурная особенность, свойственная конкретному месту и времени. Даже столь близким по крови и духу испанцам она не свойственна, а расовые предрассудки в испаноязычных странах и странах, возглавляемых Англией или США, в корне различаются. Очевидно, что в этих странах нетерпимость проявляется не только к смешанным или фенотипически далеким от нас расам, поскольку в отдельных случаях ирландец-католик в Бостоне или итальянец в небольшом городке Новой Англии вызывали не меньшее волнение, чем представитель какой-нибудь восточной страны в Калифорнии. Это и есть древнее деление на группу своих и группу чужих, и если мы продолжим придерживаться этой первобытной традиции, оправданий у нас будет еще меньше, чем у диких племен. Мы повидали мир, мы гордимся своей просвещенностью. Но нам так и не удалось понять, что культурные особенности относительны, что, отказавшись от взаимоотношений с народами разных культур, мы лишаем себя значительной пользы и удовольствия и что с их стороны мы так и не заслужили доверия.
В наше время западной цивилизации просто необходимо признать, что в основе расовых предрассудков лежат особенности культуры. Мы дошли до того, что сами подпитываем расовые предрассудки против наших близких братьев-ирландцев, а норвежцы и шведы говорят о взаимной враждебности, словно у них разное происхождение. Так называемая граница между одной расой и другой позволяла в ходе войн между Францией и Германией разделить жителей Бадена и жителей Эльзаса, хотя физически и те и другие относятся к альпийской малой расе. В эпоху свободных перемещений и смешанных браков на генеалогическом древе самых почитаемых членов общества мы без капли смущения проповедуем чистоту расы.
На это антропология дает два ответа. Один исходит из природы культуры, другой из природы наследственности. Ответ, исходящий из природы культуры, уводит нас назад в прошлое, к обществам, существовавшим до появления человека. Существуют общества, в которых природа с помощью биологических механизмов даже малейшие модели поведения сохраняет в неизменном виде, но это общества не человека, а общественных насекомых. Даже если изолировать муравьиную королеву в отдельном гнезде, она будет воспроизводить все признаки полового поведения, она воссоздаст гнездо до мельчайших подробностей. В общественных насекомых запечатлено намерение природы не рисковать. Модель всей общественной структуры она поместила в инстинктивное поведение муравья. У муравьев риск утратить способы ведения хозяйства или деление на социальные классы не больше, чем перестать воспроизводить строение своих усиков или брюшка.
Как бы там ни было, у человека все обстоит с точностью до наоборот. В его зародышевой клетке не содержится никакой информации о племенной организации, языке или местных верованиях. Когда в Европе в разные столетия по случайности находили брошенных детей, которые выросли в лесу вдали от всего человечества, они обнаруживали такое сходство между собой, что Карл Линней причислил их к отдельному виду, Homo ferus[9], и выдвинул предположение, что они являлись некой разновидностью гномов, с которыми человеку изредка доводилось сталкиваться. Он не мог и помыслить, что эти полоумные дикари, эти безразличные ко всему существа с едва ли развитыми органами речи и слуха, раскачивающиеся взад-вперед, словно дикие животные в зоопарке, способные выдержать лютые морозы в одних лохмотьях и без затруднения выхватить картошку из кипящей воды были рождены людьми. Вне всякого сомнения, этих детей бросили еще во младенчестве, и чего им не хватало, так это общества себе подобных, ведь только так формируются и оттачиваются человеческие умения.
В нашем цивилизованном обществе с одичавшими детьми нам сталкиваться не приходится[10]. Но мы можем наблюдать ту же самую ситуацию, когда ребенка усыновляют родители другой расы или культуры. Ребенок восточного происхождения, вскормленный западной семьей, учится говорить по-английски, относится к своим приемным родителям, как его сверстники, и выучивается тем же профессиям, что и они. Он познает все культурные особенности общества, которое его приняло, а особенности культуры его настоящих родителей не играют никакой роли. Те же процессы, но более широкого масштаба, происходят, когда за несколько поколений целые народы отрекаются от своей традиционной культуры и погружаются в обычаи чужой общности. В городах на севере Америки культуры чернокожих и белых теперь практически неотличимы. Несколько лет назад исследование, проводимое в Гарлеме, показало, что чернокожим было свойственно делать ставки на то, какими будут последние три цифры коэффициента оборота товарных запасов на складе на следующий день. По крайнем мере, это стоило не так дорого, как игра на бирже белых, но было столь же непредсказуемым и волнительным. Это явление иллюстрировало вариант модели поведения белых, впрочем, не сильно отличавшейся от нее. И по сей день многие особенности культуры чернокожих Гарлема схожи с особенностями культуры белых.