Меня не надо провожать, сказала Вероника, заметив, что Сергей Васильевич поднимается из-за стола вместе с нею.
Я и не собираюсь, ответил он. Но должен еще нанять фурманку, потому и ухожу вместе с вами.
Когда вышли на улицу, Вероника почувствовала страх. Удивительно, в войну не боялась, а теперь, когда город не обстреливается и даже освещен электрическими фонарями, ей страшно ходить по нему вечерами. К счастью, до дому отсюда недалеко, только за угол завернуть и десять минут пройти по Богадельной.
Рельсы конки холодно поблескивали посередине Захарьев-ской улицы в свете фонарей. Вероника поглубже нахлобучила синюю берлинскую шляпку-клош и подняла воротник полупальто. Вдруг поможет от страха, как от холода? Но не помогло ни от того, ни от другого: полупальто слишком легкое для нынешнего стылого октября, а страх угнездился слишком глубоко.
Сергей Васильевич
Она неожиданно вспомнила, о чем хотела его спросить, прежде чем отдавать деньги. Вот ведь бестолковая!
Слушаю вас.
Он смотрел прямо на нее, и она снова отметила: да, точно как во льду на Ясельде преломляется свет в его глазах. Каждый раз, когда Вероника вспоминала что-нибудь связанное с детством, на сердце у нее становилось спокойнее и действительность оборачивалась светлой стороной. Даже та жестокая действительность, частью которой является этот Сергей Васильевич, которому она вынуждена доверить свое счастье, свое будущее и саму свою жизнь. Потому что больше помощи ей ожидать не от кого, да и на его помощь дают надежду лишь деньги, переданные ему в конверте.
А вы уверены, что меня пропустят? спросила Вероника. В метрике у меня написано, что я родилась в Багничах, а это теперь Польша Но достаточно ли того для пограничников, чтобы пустить меня домой?
Пока она произносила все это, собственный вопрос уже казался ей беспредельно наивным.
Вам не придется предъявлять документы советским пограничникам, ответил он. Мы перейдем границу нелегально.
Он произнес это таким невозмутимым тоном, словно нет ничего естественнее подобного занятия.
Вероника устыдилась так, что даже голову опустила. Какая несусветная глупость задавать подобные вопросы сейчас, после всего, что пришлось пережить! Она вспомнила госпиталь последних пинских дней, и эшелон до Минска, в котором не стон стоял, а душераздирающий вой сотен раненых, и свой передник, насквозь пропитанный их кровью, и как входили в Минск то белые, то красные, то поляки, то бандиты, то немцы, то снова красные, и как трупы лежали на улицах, и И после всего этого беспокоиться о том, что границу придется переходить тайно! Каков ни есть Сергей Васильевич, а прав будет, если сочтет ее круглой дурой.
Она осторожно подняла на него глаза. В его взгляде не было ни искры насмешки. То есть искры были, но не те веселые, что появляются в глазах, когда человек смеется, пусть даже и насмешничает, а какие-то совсем ей непонятные. Однако смотрит он внимательно, ожидает любых вопросов и ответить готов на любые.
Но о чем уж теперь спрашивать? Будь что будет, и лишь бы поскорее.
С польской стороны даже не пограничники, а простые полицианты. Если придется с ними встретиться, что тоже не обязательно произойдет, довольно будет и того, что вы со мной и возвращаетесь на родину, не дождавшись ее вопроса, сказал Сергей Васильевич. Для них ваша метрика сгодится. А в отеле в Ракове ее не попросят.
В отеле? удивленно спросила она. Но что мне там делать?
Полагаю, отдохнуть. Прежде чем отправляться дальше к жениху. В Варшаву?
В Краков, машинально ответила Вероника.
Хотя совсем не обязана была отвечать на этот его вопрос. К тому же и слово «отель» не вязалось с ее представлением не именно о Ракове даже, но о любом приграничном городке или местечке. Ведь только что закончилась революция, война Да и закончилась ли?
Он богатый человек? поинтересовался Сергей Васильевич.
«Вот уж это вас совершенно не касается!» мысленно воскликнула Вероника.
Но вслух сказала, невольно копируя его же ледяной тон:
У него достаточно средств, чтобы оплатить мой приезд к нему.
Однако для того, чтобы говорить ледяным тоном, надо иметь соответствующий характер. В ее же исполнении снова вышло глупо. Какой приезд? Можно подумать, завтра ее ожидает спальный вагон, а не телега, на которой еще неизвестно, далеко ли удастся проехать.
Вдобавок ко всему именно в этот момент ее угораздило оскользнуться на мокром листе и чуть не упасть.
Отрадно, поддержав ее под локоть, кивнул Сергей Васильевич. Во всяком случае, для меня.
А куда вы идете? спохватилась Вероника. Вы же не собирались меня провожать.
За разговором она не заметила, что он дошел с ней почти до самого дома доктора Цейтлина.
Не собирался, подтвердил он. Но заметил, что вы боитесь.
Ничего подобного! возмутилась Вероника. И тут же, не сумев скрыть любопытства, спросила: Как вы могли заметить?
Невелика тайна. Он пожал плечами. Даже гораздо более изощренный в обмане человек, чем вы, подает множество внешних сигналов о своем внутреннем состоянии. Есть язык тела, и читать его несложно. Вы не робкого десятка, но ходить одна по городу в темноте боитесь и совладать с собой не можете. В психиатрии это называется фобия.
Такое слово Вероника слышала впервые. Оно ее заинтересовало, а слова про язык тела смутили, что опять-таки было странно: после того как началась война и она стала сестрой милосердия, все связанное с телом приобрело для нее сугубо медицинский смысл, поэтому смущать не могло.
А вы успеете нанять фурманку? скрывая неловкость, спросила она.
И снова вышло невпопад по всему, что за сегодняшний вечер стало ей понятно о Сергее Васильевиче, едва ли может вызывать беспокойство, успеет ли он сделать то, что намерен сделать.
Он словно не заметил глупости ее вопроса. Да, манеры у него безупречные. Хотя он не военный, это заметно. Впрочем, что она знает о манерах? Что папа рассказывал, увещевая, что она не должна вести себя как крестьянка, да что внушала в гимназии классная дама, которую называли Фифой. И, конечно, что успела заметить в поведении Винцента его манеры были именно безупречны даже в горячечном госпитальном аду.
Мне на Немигу, сказал Сергей Васильевич. Так что пока нам по пути. Далеко вы живете?
Уже пришла, ответила Вероника. Вот мой дом.
Ваш?
Он оглядел двухэтажный дом, рядом с которым они остановились на Богадельной. Электрический фонарь над входной дверью освещал выщербленные пулями стены с облезлой штукатуркой. Но и при такой запущенности понятно было, что построен этот дом добротно и с хорошим вкусом.
Конечно, не мой, объяснила Вероника. Это дом доктора Цейтлина. В первом этаже он пациентов принимает, во втором живет. А я у него комнату снимаю и столуюсь. И ассистирую на приеме.
Странно, что вашего доктора не потеснили, заметил Сергей Васильевич.
Потеснили, кивнула она. Но после всё вернули. Лазарь Соломонович очень хороший доктор. Не только общей практики, но и по нервным заболеваниям. Знаете, на Коломенской улице больницу открыли? Там он тоже работает. И пациенты у него есть высокопоставленные.
Чекисты? Да, у них работа нервная.
Не знаю, чекисты или нет. Я об этом не расспрашиваю.
Правильно делаете. Что ж, до завтра, мадемуазель.
Он пошел вниз по улице, к Немиге, но, сделав несколько шагов, обернулся и сказал:
Оденьтесь завтра попроще.
Селянкой? деловито уточнила Вероника.
Селянкой не стоит: взгляд вас выдает. Но и шляпку эту не надевайте. Женой мастерового, что-нибудь такое.
А вы мастеровым оденетесь? вспомнив его шикарный пиджак, иронически заметила она.
Именно так.
Вас речь выдает.
Об этом не беспокойтесь.