Сергей Васильевич скрылся за поворотом улицы.
Вероника достала ключ, но дверь открылась прежде, чем она вставила его в скважину. На пороге стоял Яша.
Где ты ходишь так поздно? спросил он.
Сквозь волнение в его голосе пробивались едва различимые нотки ревности.
По делам, Яша, ответила она, входя в дом. А ты почему не спишь?
А как ты думаешь?
Не ответив, Вероника прошла к узкой деревянной лестнице, ведущей наверх. Яша поднялся на второй этаж вслед за нею.
Ты, наверное, голодная, сказал он, останавливаясь у двери в столовую. Мама тебе ужин оставила в буфете. Холодная телятина и жареные грибы. Берёзовики. И яблочный компот.
Вероника хотела сказать, что совсем не голодна, но почему-то устыдилась. Да не почему-то, а из-за искренности Яшиного тона и столь же искреннего беспокойства Беллы Абрамовны о том, чтобы она не осталась голодной.
Спасибо, ответила она. Ложись, Яша. Я к себе в комнату все возьму и там поем.
А я тоже не ужинал. Хотел вместе с тобой
Что ж, давай вместе, вздохнула Вероника.
И тут же подумала, что вздыхать следует не о том, что придется вести с Яшей ночной задушевный разговор, а о том, что разговор этот будет у них последним.
Она достала из буфета мисочки, накрытые белыми салфетками с вышивкой ришелье, разложила на две тарелки телятину и грибы, открыла склянку с тертым хреном. Белла Абрамовна готовила хрен со свекольным соком, получалось красиво. Вероника взяла его маленькой ложечкой и положила на ломтик телятины.
С тех пор как подписали Рижский договор и Минск отошел к Советской России, жизнь здесь копировала все российские порядки. Точно так же объявили нэп, сразу во множестве открылись частные кафе, рестораны и лавочки, в изобилии появились товары, доставляемые из деревень и контрабандой из Польши. Можно было считать, что жизнь наладилась. Но Вероника так не считала, потому и
Потому ее жизнь необратимо изменится уже завтра.
Ты чем-то встревожена, заметил Яша, когда сели друг напротив друга за стол. А глаза у тебя голубые, как как
Как медный купорос, подсказала Вероника.
Нет! Они светятся, как пралески на рассвете.
Яша мыслил поэтически, потому что и был поэтом. Он не раз читал Веронике свои стихи, и они ей нравились. Хотя стихи поэта Гумилева, которые с голоса записал Винцент Вероника вспомнила его летящий почерк в армейском блокноте, и это отозвалось в ее сердце каким-то очень дальним волнением, да, те стихи Гумилева нравились ей куда больше.
Почему же именно на рассвете? спросила она, улыбнувшись.
Солнце еще невысоко, лучи его бегут по проталинам и снизу подсвечивают лепестки первых весенних цветов. И они, голубые, становятся оттого еще ярче. Как твои глаза. У тебя что-то случилось, Вероника? без всякого перехода спросил он. Можешь поделиться со мной?
Как остро! Вместо ответа Вероника вытерла слезы, которые выступили у нее на глазах не от воображаемых рассветных лучей, а всего лишь от хрена. Прямо-таки профилактика «испанки».
«Испанка» давно прошла.
Яша был ее ровесником, но казался моложе из-за детской округлости лица и неуклюжести движений. Вероника даже яблочный компот налила ему сейчас сама, чтобы он не опрокинул кувшин. Но чудесный мягкий его взгляд сглаживал впечатление некоторой несуразности, и с лихвой сглаживал. Взгляд этот всегда казался печальным, хотя сам Яша печальным не был, а когда на Пурим распевал праздничные песенки, то и вовсе выглядел безоглядно веселым. Если не всматриваться в его глаза.
«Я должна ему сказать. Это непорядочно, оставить лишь письмо. Я должна объяснить хотя бы Яше».
Минуту назад ничего подобного Вероника не думала, но неожиданно пришедшее понимание оказалось таким непреложным, что стоило удивляться, как оно могло не явиться сразу.
Яша, завтра утром я уеду, глядя прямо в его глаза, сказала она.
Он вздрогнул и спросил:
Куда? И поспешно добавил: Если тайна, можешь не говорить.
Голос его при этих великодушных словах прозвучал так, словно он поперхнулся грибами. Но к ужину Яша вообще не прикоснулся, значит, причина в другом. Да и так понятно, что в другом, и в чем именно, понятно тоже.
У меня нет тайн от тебя, ответила Вероника. Я уезжаю к Винценту Лабомирскому.
О том, что у нее есть в Польше жених, семейству Цейтлиных было известно. Когда родственница Винцента принесла от него письмо и деньги, именно Яша открыл двери, а потом вызвал Веронику, которая была занята на приеме вместе с Лазарем Соломоновичем. Так что ее решение не должно было явиться для него неожиданностью. Но сейчас, когда она сказала, что уезжает, округлые Яшины щеки покраснели так, словно их ошпарили, а кончик носа, наоборот, побелел как отмороженный.
Однако когда он наконец смог выговорить слово, это слово хоть и было произнесено дрожащим голосом, но прозвучало вполне разумно.
Ты уверена, что сумеешь попасть в Польшу? спросил Яша.
Что польская граница проницаема, знали в Минске все. Контрабандные товары, от рейнского вина до бельгийского шоколада, парижских шелковых чулок и берлинских шляпок, были наилучшим тому подтверждением.
Теперь трудно быть в чем-либо уверенной, пожала плечами Вероника. Но я уже заплатила проводнику.
Проводника, то есть Сергея Васильевича, рекомендовала та самая родственница Винцента, пани Альжбета, которая принесла письмо. Она производила впечатление весьма ушлой дамы, к тому же уверяла, что помнит дороженького Винцука мальчиком и желает ему счастья вместе с такой красавицей-невестой, как панна Вероника, а мать его, пани Ванду, и вовсе любит как родную сестру, хотя они троюродные.
Вероника Позволь мне пойти с тобой, дрожащим голосом проговорил Яша. Я только сопроводю жу Я должен убедиться, что с тобой все благополучно! воскликнул он. Что ты на польской стороне.
Яша, но как же ты в этом убедишься? Вероника положила руку поверх его неширокой, с пухлыми пальцами руки. Ведь я не поездом еду. Через границу меня переведут нелегально. Скорее всего, в темноте. Ты и не увидишь ничего.
Яша опустил голову. Веронике показалось, что он плачет.
Все будет хорошо! поспешно проговорила она. Проводник надежный. Родственница Винцента не стала бы подвергать мою жизнь опасности. Не волнуйся, прошу тебя. Я буду тебе писать. И ты мне тоже. Будешь присылать свои стихи. Мы же друзья, и неважно, где я стану жить.
Важно. Слез в его глазах не было, но печаль их сделалась такой глубокой, что превратилась в горе. Ты так дорога мне, Вероника Я Я люблю тебя.
Яша Но ведь я сразу сказала тебе Ты же с самого начала знал про Винцента.
Жалость к нему сжимала ей сердце, но что она могла поделать?
Конечно, конечно! Он заговорил быстро, горячо. Ты не скрывала. Чище, яснее тебя я девушки не знаю. Глупо с моей стороны было надеяться Но я надеялся. Думал, ведь ты так недолго его знала. Может, это было заблуждение? Может, сострадание к нему ты приняла за любовь? Я знаю, что такое прифронтовой госпиталь, я помогал папе, когда в Минске шли бои. Творился ад, и что в нем можно было разобрать? Мне уже не верится, что все это было. Какой-то мираж. Может, и ты чувствуешь то же, и ты разуверилась, может
Я не разуверилась в Винценте, сказала Вероника. И это был не мираж.
Как ни жаль Яшу, а надо это прекратить. Незачем подавать ему ложные надежды.
Он замолчал, будто на бегу ударился о стену. Потом тихо проговорил:
Да. Прости меня.
Ты меня прости.
Некоторое время сидели молча, но время это не казалось тягостным. Яша первым нарушил молчание.
Я все понимаю, Вероника, сказал он. Голос его звучал теперь до странности спокойно, даже как-то сурово. Это правильно, что ты едешь к любимому человеку. Так и должно быть. И знай: если захочешь вернуться в Минск, наш дом всегда для тебя открыт.