Как замечает Чер-унг Пак, у Шелера ресентимент «всегда проявляется в неразрывной связи с определенной исторической и социальной констелляцией. Исследовать его значит узнать, в рамках каких социальных условий он возник. <> Шелер выделяет ресентиментные типы, существование которых не зависит от индивидуальных характеров и переживаний, поскольку они имеют свое основание в известных, типично повторяющихся человеческих ситуациях»[8]. Иными словами, понятие ресентимента подразумевает отсылку одновременно и к социальной группе (без которой оно потеряло бы значительную часть своей убедительности), и к «человеческой ситуации» (которая не может быть четко привязана к той или иной социальной группе). Но вместо обращения к реальным социальным группам и «человеческим ситуациям» оно имеет дело с крайне идеализированными и упрощенными их образами, со стереотипами, долгое время присутствовавшими в культуре вполне определенного класса. Ницше и Шелер увязывали генезис этих «типично повторяющихся человеческих ситуаций», характеризующихся слабостью, бессилием, отложенным стремлением к мести и т. д., практически исключительно с низшими классами («мораль рабов»), а их противоположность с классами высшими, с аристократией («мораль господ»). Аристократичность, от которой они отталкивались, для них (как позже и для Николая Бердяева) имела исключительно духовное происхождение. Она налагала «обязанности благородства» и была прекрасна, тогда как «плебейская обида на мир, подпольная озлобленность, уязвленность неблагородны, уродливы»[9].
Ресентимент, с точки зрения Ницше, рассматривается как самообман, выдача нужды за добродетель, которая возникает, «когда угнетенные, растоптанные, подвергшиеся насилию увещевают себя из мстительной хитрости бессилия: будем иными, чем злые, именно, добрыми! А добр всякий, кто не совершает насилия, кто не оскорбляет никого, кто не нападает, кто не воздает злом за зло, кто препоручает месть Богу, кто подобно нам держится в тени, кто уклоняется от всего злого и вообще немногого требует от жизни, подобно нам, терпеливым, смиренным, праведным»[10]. С точки зрения Ницше, все это «самоодурачивание бессилия роскошь самоотверженной, умолкшей, выжидающей добродетели, точно слабость самого слабого то есть сама его сущность, его деятельность, вся его единственная неизбежная, нераздельная действительность представляла бы собою некую добровольную повинность, нечто поволенное, предпочтенное, некое деяние, некую заслугу»[11]. Ресентимент это также прикрытие лозунгом справедливости банальной мести: «нечего удивляться, видя, как именно из этих кругов исходят попытки, не раз уже имевшие место, освятить месть под именем справедливости, точно справедливость была бы, по сути, лишь дальнейшим развитием чувства обиды, и вместе с местью возвеличить задним числом все вообще реактивные аффекты»[12].
Но каков же социальный субъект ресентимента? И какой социальный субъект ему противопоставляется? Упор на иммобилизм, паразитизм и иные негативные черты страдающего ресентиментом субъекта характерная черта классического дискурса о ресентименте, который повествует об ущербной во всех отношениях личности. Ей противопоставляется личность благородная, гармоничная, сильная, словом образец человека, который должен выступать в качестве объекта для подражания. Типичное для Ницше возведение хорошего к аристократическому, а плохого к плебейскому звучит так: «Ориентиром, выводящим на правильный путь, стал мне вопрос, что, собственно, означают в этимологическом отношении обозначения хорошего в различных языках: я обнаружил тут, что все они отсылают к одинаковому преобразованию понятия что знатный, благородный в сословном смысле всюду выступают основным понятием, из которого необходимым образом развивается хороший в смысле душевно знатного, благородного, душевно породистого, душевно привилегированного: развитие, всегда идущее параллельно с тем другим, где пошлое, плебейское, низменное в конце концов переходит в понятие плохое»[13]. Ницше пишет о «высокородных», которые чувствуют себя счастливыми, потому что являются активными людьми, не лгут себе, «позитивны»[14], в отличие от пассивных, «бессильных, угнетенных, гноящихся ядовитыми и враждебными чувствами людей»[15]. Это крепкие и цельные натуры, «в которых преизбыточествует пластическая, воспроизводящая, исцеляющая и стимулирующая забывчивость сила (хорошим примером этому в современном мире является Мирабо, который был начисто лишен памяти на оскорбления и подлости в свой адрес и который лишь оттого не мог прощать, что забывал)»[16]. «Активный, наступательный, переступательный человек все еще на сто шагов ближе к справедливости, нежели реактивный Оттого фактически во все времена агрессивный человек, в качестве более сильного, более мужественного, более знатного, обладал и более свободным взглядом, более спокойной совестью»[17]. Если у благородного и проявляется ресентимент, то совсем ненадолго и не отравляет его. Идеализированному аристократу противопоставляются люди ressentiment, «эти физиологически увечные и источенные червями существа»[18], придумавшие самую «нечистую совесть». Если в аристократах обнаруживаются отталкивающие черты, то их наличие приписывается негативному влиянию низов: «рабское» в иерархии ценностей Ницше это низкое в самих верхах, результат проникновения худших психологических свойств политически пассивной массы в господский менталитет. Это «светская чернь», «мещанство во дворянстве», «дикие помещики», «смесь французского с нижегородским» и т. д.[19] В конечном счете в рамках ницшевской концепции ресентимента если некто долго испытывает характерные для ресентимента чувства, то он, несомненно, «раб», ущербный человек и ему должно быть стыдно признаваться в самом наличии этих чувств.
Отдельно следует указать на то, что в рамках классической концепции ресентимента предполагается, что люди ресентимента не могут иметь и правильного представления о справедливости просто потому, что они подвержены чувству негодования, желанию отомстить, возмущению несправедливостью. Как замечает по данном поводу Андрей Прокофьев, «в современной этической мысли первичный импульс мстительности (и в определенной мере первичный импульс зависти) является а) универсальной энергетической основой чувства справедливости, б) структурным прообразом этого чувстваТот, кто не имеет способности к первичным мстительным переживаниям, оказывается лишен возможности превратиться в справедливого человека. Он может стать гением альтруистического служения другим людям, но опыт справедливости будет знаком ему только внешне»[20]. Ницше же всячески стремится оторвать чувство справедливости от ресентимента, описывая последний исключительно как реактивную месть, а справедливость как безэмоциональное дистанцирование от всяческой субъективности и личной обиды. Понятно, что при такой постановке вопроса истинное чувство справедливости ведомо только аристократам, не склонным к мстительности. Именно они и формулируют лишенные субъективности законы, которым людям ресентимента остается лишь безоговорочно подчиняться: «для людей ресентимента безоговорочное исполнение закона (каким бы он ни был по своему содержанию), а равно основанные на законе оценки представляют собой максимум совершенства. Они, имея неограниченную склонность к мести, подвергаются жесткому воспитательному воздействию, чтобы стать в минимальной степени мстительными. Однако для тех, кто создает законы, последние имеют характер частных средств выражения воли к власти, их содержание задано целью усиления воли к власти. Для представителей активных и агрессивных сил правовые ситуации являются исключением, а нарушение закона может оказаться столь же ценно, как и его соблюдение, если, конечно, нарушение не вызвано приступом реактивных аффектов»[21]. Иными словами, для аристократа закон, который он, может быть, сам и сформулировал, не писан, а писан он только для черни. В этом суть понимания справедливости, вытекающего из классической концепции понимания ресентимента.