Купив на половину стипендии остального хватало на льготный проездной и крупу-макароны разрешённую горбачёвской перестройкой антисоветчину, везли недорогие, в мягкой обложке литшедевры на «Менделеевскую». Это нас в наших собственных глазах немного оправдывало. Иногда капитал тут же удваивался. Но чаще уходило два-три «Архипелага» да один «Иван Денисович». Остатки распродавались на следующих торговых сессиях.
Сами-то мы такое не читали. Я терзал номера «Юности» с «Чонкиным». Артём нашёл «Науку и религию» с Кастанедой; заинтересованно погружался в мистические опыты Мы слушали тяжрок и психоделику. Нас тянуло к модному молодёжному чтиву.
Ни разу никто не шуганул нас там (вегетарианские времена), но всё равно торговали вдвоём: веселее и не так боязно. А потом, мы с Артёмом тогда учились в параллельных группах, жили в одной общаге.
Прошло очень много лет с тех пор. Уже совершенно другое здание да с иными внутренностями стоит там, где размещалась редакция «Московских новостей». Никто под этими окнами не приводит в качестве аргумента в споре пример из абсолютно идеальной западной демократии. Русский, бывший советский, человек успел очароваться Западом, разочароваться в Западе
Давно раздаются призывы убрать из всех учебных программ десятилетиями триумфально шествовавшего Солжа, а также требования переименовать улицу его имени обратно в Большую Коммунистическую. Кастанеду, мне кажется, забыли. Он писал слишком объёмные вещи, чтобы поколение айфона их читало.
В конце восьмидесятых много говорили о том, что «рынок всё поправит», о «честной конкуренции», все с энтузиазмом смотрели американское кино про лихих индивидуалистов, а очередь в свежесооружённый «Макдо», как говорят в Париже, только недавно перестала опоясывать Новопушкинский сквер и сосредоточилась у фасада заведения.
Артём продолжает придерживаться «молодёжного» стиля в одежде: джинсы, олимпийки.
Ты тогда из Москвы уехал, стремясь, кажется, втягивать выпирающий под принтом Black Sabbath живот, сетует он. А я тут выживал: без прописки, без квартиры. Всё время фирмы эти почему-то закрывались. Не успеешь привыкнуть к какой-никакой стабильности снова нужно что-то искать. Но, с другой стороны, жил надеждой. Я ж типа молодой мне 23, 24, 25 И, кстати, фигура у меня была не то, что сейчас. Живот плоский, любую одежду мог носить. Сейчас это я ещё схуднул. Чуток жирок с живота ушёл, пресс подкачал и теперь могу вспомнить, как это, без пуза, было. Жил впроголодь. Звенящая пустота в животе! Даже если деньги имелись готовить, как правило, неохота
Не удержавшись, спрашиваю:
Но теперь у тебя всё в порядке, женат, дети. Ты, Артём, доволен своей жизнью?
Доволен
Слово зависло в окружающем шуме-гаме.
После затянувшейся паузы Артём продолжает:
На Плющихе, помню
Где три тополя? мне хочется уйти в шутливый тон.
Артём отмахивается: а-а-а, прекрати!
Даже кровати у меня не было. Спал на постеленном прямо на полу матрасе. Однажды вижу: из подъезда дома напротив какие-то вещи выносят. Освобождали квартиру; может, кто умер. Родственники наводили порядок. Как это у нас бывает Барахло какое-то выбрасывают. Что-то из мебели выносят Времена такие были, что люди даже не потрудились свой мусор на помойку отнести. Свалили во дворе.
До лучших времён?
Артём не реагирует.
И там была кровать железная сетка с деревянными спинками. Как в общежитии у нас. И я такой: всё же лучше, чем на полу! Будет, будет и у меня теперь кровать! Поздний вечер, зима. Я и не разглядел, в каком состоянии кровать. Дотащил до своего подъезда, поднялся с этой хреновиной по лестнице на свой четвёртый этаж, занёс в квартиру. По ходу несколько раз стукнул железякой об углы, перила. Пока карабкался. А при этом боялся, соседи заинтересуются. Я ж лишний раз там ни с кем не контактировал да и вообще не контактировал: зашёл вышел. Жил-то без прописки. Втащил кровать и только тогда разглядел Из деревянной спинки мелкие гниды там и сям выглядывают. Червячки, мокрицы, хрен их знает, что за гадость там поселилась. Выковыряю, подумал, сколько их там: три, четыре Оказалось, обе спинки кишат этой дрянью. Противно стало И тащить вот так же силы закончились. Хотел в окно выбросить. Хорошо, одумался. Или рамы там старые просто не открывались, а то и метнул бы со всей дурацкой мочи. В те времена я мог такое отчебучить. Четвёртый этаж. Короче, опять тащил по лестнице, стукаясь этой гнидской кроватью об углы. Бросил внизу, возле подъезда. Наутро выхожу. Два сугроба, между ними кровать эта дурацкая: на сетке какой-то пацан, как на батуте, прыгает
За соседним столиком оживлённо, хотя и приглушая голоса, укрывшись в тени кафешного зонта, переговариваются трое военных. Обращаю внимание, что пьют охлаждённое белое. Закусывают салатами. Для московской жары то что надо.
Женщина с увеличенными губами и пониженной социальной ответственностью, до сих пор просто сидевшая за пустым соседним столиком, никак не привлекавшая внимания, вдруг обращается к военным с просьбой налить вина: мучает похмелье. Один из них, посмотрев на часы половина пятого, констатирует: для опохмела поздновато. И проститутке:
Мать, дай пообщаться.
Допив кофе, берём по бокалу вина. Такого же. Артём свой приканчивает быстро. Заказывает второй, но его пьёт медленно. Во время рассказа о вине забывает.
Мы с ней в институте не обращали внимания друг на друга. А тут случайно на «Баррикадной» встретились. Несколько раз по телефону «о жизни» говорили. Раз я к ней как-то на работу приехал. Она официанткой трудилась. С дипломом инженера не так просто, оказалось, устроиться, как мы все тогда поняли. Даже у неё с пропиской-квартирой далеко не сразу получилось.
Получив, как и Артём, вначале девяностых диплом, я, в отличие от него, уехал в родной Омск. Рассказываемая трепетная история как раз из того послеинститутского периода.
Я понимал, продолжает Артём, у неё были мужчины. Но подумал тогда: ерунда
Мы с Артёмом в институте были металлистами. После увлечение быстро сошло на нет. До сих пор, правда, ни он, ни я не выбросили выпущенные SNC и АпТгор грампластинки в потрёпанных конвертах.
Увидев, точнее, разглядев тогда Светку, решил, что вот оно, то самое. Артём, всё более увлекаясь своим рассказом, вспоминает детали. А как я мёрз тогда в съёмной квартире в Люберцах плохо отапливаемой, с незаклеенными окнами!
Проститутка за соседним столиком, придумав, возможно, где ей сейчас нальют, громко отодвинув стул, встаёт. Вспоминает про вюиттоновскую сумку, лежавшую у ног, подхватывает эту свою гордость, пошатываясь, разглядывая поизносившийся педикюр ах, мои пальчики! идёт к выходу
Поверил вдруг в настоящую любовь
Один из военных хлопает ладонью по столу. На мгновение мне кажется, он прислушивается к нашему разговору. Но они говорят о своём:
Хорошо, Валентиныч, дома!
И дальше в духе «покурить бы да здесь не курят».
Я снова подключаюсь к каналу, на котором вещает мой собеседник.
Думал, мы проживём целую эпопею чудесных тонких эмоций. Артём медленно рвёт на две части бумажную салфетку. До всего
Не перебиваю его, изредка отпиваю из бокала, слушаю в общем-то внимательно. Мне, честно говоря, даже интересно.
Я позвонил довольно рано, в одиннадцатом часу, а она вдруг говорит: приезжай!
Передо мной был тот самый Артём
Как-то, узнав об одном из митингов в поддержку Ельцина, мы с ним аккуратно вывели тушью на большом листе ватмана призыв ко всем героям идти туда стройными рядами.
Захватив канцелярские кнопки, поехали в центр, чтобы повесить на видном месте. На Пушке прикнопить было не к чему, пошли, высматривая подходящую поверхность, по Тверскому бульвару.