Странствие идей - Орлов Даниэль Унтович

Странствие идей

Составитель, ответственный редактор Д. У. Орлов

Проект портала «РК. Пространство и время русской культуры» http://russculture.ru

В оформлении обложки использован фрагмент картины Дмитрия Ивашинцова "Эпикур, или пещера желаний", 2022

@biblioclub: Издание зарегистрировано ИД «Директ-Медиа» в российских и международных сервисах книгоиздательской продукции: РИНЦ, DataCite (DOI), Книжной палате РФ

© Коллектив авторов, 2024

© Д. У. Орлов, составление, 2024

© Д. Д. Ивашинцов, логотип серии, 2024

© Издательство «Алетейя» (СПб.),2024

От составителя

Замысел серии «Русский хронотоп» заключается в стремлении предъявить заинтересованной читательской публике результаты многолетней работы оригинального исследовательского и культурно-просветительного проекта, который в своем развитии прошел два фазы. С 2008 по 2016 год в С.-Петербурге издавался альманах «Русский м!ръ. Пространство и время русской культуры» (главный редактор Д. А. Ивашинцов), ставивший себе целью интегрировать в пределах одной площадки литературные феномены «материковой» России и русского Зарубежья (проза, поэзия, мемуары, дневники, фольклорные записи, письма, исследовательские статьи, эссеистика). За 8 лет вышло 10 номеров, а также более 20-ти самостоятельных изданий в «Библиотеке альманаха». После 2016 года формат бумажного издания сменился электронным порталом «РК. Пространство и время русской культуры» (http://russculture.ru/), который в целом унаследовал принципы открытости и неангажированности альманаха и разработанную им своеобразную рубрикацию публикуемых текстов. Для представления избранных материалов портала задумана тематическая книжная серия «Русский хронотоп». Понятие хронотопа рассматривается в контексте издания через идею несводимости разнообразия, гетерогенности культурных явлений к линейной преемственности или непрерывным линиям развития. Каждое явление обнаруживает принадлежность духу своего времени и гнездится в конкретном культурном топосе, из которого можно обозревать другие топосы, но без непременного увязывания их в определенной прямой взаимосвязи. Хронотоп образуется не через смешение и уподобление явлений внешне похожих, а посредством чередования явлений разнородных и разнонаправленных. Как формулировал Виктор Шкловский в «Гамбургском счете» относительно литературного процесса, «черный кролик не смешивается с белым кроликом; не получается кролик серый, а в рядах получается то белый, то черный». Противостояние унификации, размыванию конкретной формы и погружению во всеобщую серость,  таков принцип, заложенный в понимание идейной рамки серии «Русский хронотоп». Первый ее выпуск под названием «Странствие идей» состоит из исследовательских статей, которые демонстрируют ряд «срезов» времени анализ преступного сознания у Достоевского; нигилизм Николая Морозова и зарождение «новой хронологии»; анархизм Толстого, Кропоткина и Нестора Махно и русская утопия; А. Блок и попытка организации в послереволюционном Петрограде Школы журнализма; поэтическая топография русского Зарубежья; случай, судьба и сновидение у Хармса; герменевтика времени и мифо-поэтика в поэзии Дмитрия Ивашинцова. Также впервые публикуется ряд писем С. Довлатова и Ю. Алешковского поэту Льву Друскину и его супруге. Все эти темы позволяют заинтересованному читателю погрузиться в подчас малоизвестные перипетии идейно-временного становления русского хронотопа второй половины XIXXX вв.

Преступление у Достоевского

Владимир Котельников

В омском остроге перед Достоевским человек впервые предстал как проблема, и вся сложность и современная острота ее начали открываться ему через событие преступления.

Он близко узнал преступников, принадлежащих к различным психическим и нравственным типам, наиболее колоритные из них стали персонажами «Записок из Мертвого дома». Однако преступность в его восприятии оказывалась зачастую не главным их определением и не закрывала от наблюдения их иное, внутреннее содержание. Наиболее внимательно вглядываясь в убийц, повествователь различал в них такие черты личности и проявления их натуры, которые было трудно совместить с их преступлением. Он обнаруживал доброту и наивность в разбойнике Нурре, «мягкость сердца», строгую честность, задушевность и ум в «милом» Алее, который вместе с братьями зарезал купца и его конвой, что не оставило в нем никакого следа. А в осужденном за отцеубийство арестанте его взбалмошность, легкомыслие, отсутствие видимой жестокости автор считал «зверской бесчувственностью» и, пытаясь объяснить ее, предполагал в нем «какое-нибудь телесное и нравственное уродство, еще не известное науке, а не просто преступление», добавляя, впрочем, что «не верил этому преступлению»

1

Натура Петрова понятнее, но сложнее. Он был «самый решительный, бесстрашный и не знающий над собою никакого принуждения человек» (4, 84). «Искренне привязавшись» к повествователю, он задавал ему неожиданные вопросы и, в частности, интересовался обоими Наполеонами (что, возможно, нашло отклик и в будущем романе Достоевского). Вызывало удивление, почему он до сих пор не бежал, хотя «бежать сумел бы ловко». «Но, видно,  полагает автор,  он еще не набрел на эту мысль и не пожелал этого вполне. <> Эти люди так и родятся об одной идее, всю жизнь бессознательно двигающей их туда и сюда; так они и мечутся всю жизнь, пока не найдут себе дела вполне по желанию; тут уж им и голова нипочем» (4, 85). Тогда они переносит автор этот тип в область ребеллярной активности «вдруг резко и крупно проявляются и обозначаются в минуты какого-нибудь крутого, поголовного действия или переворота <> Начинают просто, без особых возгласов, но зато первые перескакивают через главное препятствие, не задумавшись, без страха, идя прямо на все ножи,  и все бросаются за ними и идут слепо, идут до самой последней стены, где обыкновенно и кладут свои головы» (4, 87).

Захвативший тогда автора вопрос о преступлении побудил его задуматься и о скрытых от окружающих склонностях и стремлениях человека. Если такие преступники, как Петров, «срываются» почти случайно, под воздействием [1] когда-то запавшей в ум «одной идеи» и вдруг возникших обстоятельств, то у некоторых людей, полагает автор,  возможно даже, у многих, в том числе и «джентльменов»  со дна их телесно-душевного организма иногда поднимается таившаяся там неудержимая жажда «крови и власти», делающая человека тираном и палачом. А «свойства палача,  утверждает повествователь,  в зародыше находятся почти в каждом современном человеке» (4, 155).

Но из всех известных автору причин и обстоятельств, из свойств человека и условий его жизни сущность преступления еще не объясняется. «Об иных же преступлениях,  признается рассказчик,  трудно было составить даже самое первоначальное понятие: до того в совершении их было много странного» (4, 87). Из совокупности всех своих наблюдений он смог вывести лишь одно заключение: «Да, преступление, кажется, не может быть осмыслено с данных, готовых точек зрения, и философия его несколько потруднее, чем полагают» (4, 15).

На пути к этой «философии» исследователю предстоит сделать один в самом деле трудный шаг, прежде чем заниматься этической и литературной трактовкой явления у Достоевского. Следует признать необходимость преступления, что выясняется только при рассмотрении его в полном антропологическом и историческом освещении.

Говоря о всеобщей необходимости преступления деяния, нарушающего религиозные, моральные, юридические установления, мы имеем в виду тот очевидный факт, что оно не исключительное и тем более не случайное явление в человеческом мире, хотя и занимает в нем особое место. При том что мы, под влиянием гуманистических представлений и признанных нами за безусловные нравственных и правовых норм, воспринимаем его как чрезвычайное событие в узаконенном порядке вещей,  оно закономерно, ибо тесно связано с биосоциальной природой человека, с формированием и развитием его этоса на праисторических и последующих стадиях. Противоправное, преступное побуждение и намерение убить возникают с определенной необходимостью в каждом индивидууме, хотя не всегда обнаруживаются (даже им самим) и не всегда осуществляются, что зависит уже от психофизических свойств индивидуума (впрочем, изменчивых) и от факторов внешних, нередко случайных, но ни то, ни другое не отменяет наличия и действия преступной потенции.