Ну что же. Будем. Обязательно будем. Но пироги с нас. И наливочка куда ж без нее? Спокойной ночи, соседи!
Дневник Агея Ниловича так и не нашелся. Мужик с бородкой и в шляпе приезжал еще три раза. Два из них с какими чинами из КГБ. Опрашивали, осматривали нашу квартиру. Изъяли у меня записную книжечку, в которой были записи маршрута и зарисовки иероглифов, сумку из пещеры и гибкий клинок, который был у Харлампиева. Потом приехали еще раз какие люди из прокуратуры, ОБХСС, КГБ и под опись изъяли папку с документами на дома, квартиры, машины, яхту и деньги. Папу и маму заставили подписать какие документы, в том числе и о неразглашении, а про деньги и другое имущество посоветовали забыть. Последний из уходящих положил на стол пакет и, пристукнув по нему ладонью, сказал папе:
Здесь сорок тысяч чеками. Можете потратить их на себя. Это компенсация за неудобства, которые вам принесла эта история. И премия вашему сыну за научные открытия в пещере. И еще совет: уже без шуток, Виктор Александрович, просто забудьте обо всем, что было связано с академиком Скуратовым. Это хорошо скажется на вашей карьере. Кстати, поздравляю с новым званием, подполковник. Завтра вам объявят об этом. И вашу жену тоже поздравьте с таким же званием. Прощайте.
Глава 2. Игнат Ипатович
1.
Летом меня отправили на плато Каламбаир помогать одинокому пастуху, который жил в деревянном доме на опушке букового леса. Днем он пас стадо овец, а вечером разжигал горн в большой кузне и до поздней ночи отстукивал по наковальне молотками. Каждый из них имел свой особый голос и звучание, создававшие ритмичный мотив, который в моем сознании воскрешал мистические образы шаманов и ритуальных танцев. Мне нравилось слушать эту музыку в ночной тишине.
Разговаривал Игнат Ипатович так звали пастуха мало. Со мной в первую неделю сказал слов двадцать, да и то по большей части в первые дни, когда знакомил с громадными тибетскими овчарками черно-бурого окраса. Их было пять, три суки и два кобеля. Ростом они были мне почти до плеча, а в пасть могла бы спокойно войти голова ребенка. В пяти словах Игнат Ипатович объяснил, что я теперь свой, меня нужно охранять, а я буду их кормить.
Для сна мне определили место в овчарне под навесом на топчане, кинув на него овечью шкуру и валик из прессованной овечьей шерсти. Утром я, полусонный, брел в летнюю кухню и, просыпаясь на ходу, рубил приготовленное с вечера мясо на десять кусков, по два для каждой собаки Баскервилей. В первый день, когда я принес им куски мяса, каждый килограмма по полтора, и ведро запаренной каши с овощами, было ощущение, что они и меня съедят так же спокойно, как съели принесенную пищу. После трапезы я выгонял стадо, и оно медленно брело под контролем пяти громадных псов на яйлу.
Игнат Ипатович приезжал на лошади через пару часов и, осмотрев стадо сверху, спускался на землю, доставал книгу и читал. Вечером так же молча подтягивал седельные ремни, распутывал ноги своей кобылы, вскакивал в седло, осматривал стадо и возвращался домой. А я гнал стадо в кошару, наливал ведрами из родника воду в колоды из цельных бревен и шел на кухню. Там ел то, что стояло на столе под полотенцем, снова рубил мясо и нес собакам, прихватив и ведро с кашей.
Через месяц такой жизни я взвыл. Нет, трудно не было, было монотонно и скучно. Я скучал по маме с папой, по Ирке, по друзьям, которых теперь у меня было много и, главное, по Лене, с которой у меня было связано в жизни все. В последний раз, когда мы виделись, я проводил ее домой из школы и рассказал, что лето проведу на плато, работая помощником пастуха. Она удивилась и, кажется, даже расстроилась.
Может, ты сможешь приехать хоть на мой день рождения? спросила она. Все-таки, десять лет. Я бы хотела тебя видеть на празднике.
Я пообещал, что буду. И вот застрял на кошаре Игнат Ипатович вчера уехал на своем «виллисе» времен ВОВ и до сих пор не вернулся. Связи не было. Мясо, замороженное для собак, я нашел. Кое-как разобрался, как запаривать кашу, а вот что поесть мне найти не сумел. Дом Игнат Ипатович закрывал, а в кухне еды для людей не было. Пришлось готовить из того, что было. Развел костер, нарезал тонкими ломтями мясо и, кое-как обжарив его, съел. Голод не тетка, еда показалась вкусной.
Был вечер. Костер я палил возле навеса, и запах жареного мяса дошел до вольера с овчарками. Одна из них, самая молодая, подошла ко мне и стала внимательно смотреть на жарящиеся куски. Вывалив длинный алый язык, она издала звук, который можно было принять за урчание.
Хочешь? Сейчас я сниму, остужу и поделюсь с тобой.
В ответ прозвучал такой же звук, только помягче тоном. Собака подошла и уселась возле меня. Так мы и сидели у костра, глядя на огонь и отбрасывая две танцующие тени: я пониже, собака возле меня выше на голову.
Большие вы все же. Очень. Даже страшные иногда, обратился я к ней. Она повернула свою громадную голову ко мне и открыла пасть. Ты как будто все понимаешь, что я говорю.
Я снял с костра скворчащий кусок мяса, отрезал половину и положил на деревянную дощечку.
Пусть остынет. Потом ешь. А я еще поставлю. Что у меня такое ощущение, что и я, и ты еще захотим.
Так и случилось я еще дважды резал мясо и делился им с собакой. Ночью она от меня так и не ушла: улеглась рядом, возле топчана, и так и уснула.
Утром, еще до подъема, приехал пастух кузнец. Подошел ко мне, осмотрелся. Внимательно посмотрел на собаку и на меня.
Выбрала. Тебя. Твоя, сообщил он мне, показав на нее кнутом. Сапа.
Сапа, услышав свою кличку, подскочила и уставилась не на Игната Ипатовича, а на меня. Он усмехнулся.
Выбрала. Редкость, заключил он. Пойдем.
Игнат Ипатович привез письмо от родителей и от Харлампиева. В первом сообщалось, что через два дня они меня ждут дома, а во втором что мне предстоит начать работать в кузне по вечерам, но это не снимает с меня обязанности полтора часа заниматься по той программе, которую Харлампиев определил. Кроме этого, Владимир Петрович сообщал, что сегодня уезжает на месяц в командировку и будет только в конце июля или в начале августа, а тогда обязательно проверит, отлынивал я от ежедневных тренировок или нет.
Сапа теперь ходила за мной все время по пятам и абсолютно отказывалась воспринимать запреты Игната Ипатовича. Мне пришлось забирать еду из летней кухни и есть на улице, периодически отдавая лучшие кусочки новоиспеченной поклоннице. Игнат Ипатович наблюдал за этой идиллией со стороны и, проходя мимо, бросил: «Учи. Умная».
Вечером меня в первый раз взяли в кузню. Выковывали топор. Я работал мехами. К молоту и тем более молоткам меня не допускали, а после проковки и закалки пастух-кузнец, выходя и вытирая руки о фартук, бросил: «Порядок».
На наведение порядка ушло не меньше часа, и к тренировке я приступил уже затемно. Мышцы, уставшие от работы с мехами, отдавали тягучей болью. Я стерпел и выполнил все, что было определено Харлампиевым.
Через день утром Игнат Ипатович подошел к кошаре, где, покормив собак, я уже собирался открывать ворота загона.
Домой, он махнул подбородком в сторону гарнизона, к отцу, и кинул на топчан полный рюкзак. Сапу. Привяжи. Хорошо.
И ушел. Собаку я привязал в вольере. Долго объяснял ей, что мне нужно уйти, но я скоро вернусь. Гладил, и даже поцеловал, обнимая. Она пару раз меня лизнула и, вывалив язык, улеглась на землю.
«Иди уже. Возвращайся быстрее. Подожду», как будто говорила мне собака всем своим видом.
Домой я дошел к шестнадцати. До назначенного времени празднования дня рождения Ленки оставалось два часа. Быстро вымылся. Надел новые джинсы Montana, которые на барахолке, по словам папы, стоили его зарплату, и цветную футболку. Достал новые носки и надел жутко дефицитные кроссовки Adidas. Подошел к зеркалу. Улыбнулся. На меня смотрел совсем другой Расти.