Стоил ли ответ таких усилий? Перламутровый свод разошелся заземленная «Безымянная» электрическим хлыстом выдернула Воина из, эх, солнце, чего таить, соблазнительных грез. Вспышка виниловые и платиновые крылья явственно поднялись. Осколки витража растаяли в искрящееся ничто, из силуэта представив Ангела во плоти и виртуозном великолепии. Он гордо, игриво вскинул пламенеющую голову и недвусмысленно направил на Воина именитую двухгрифовую электрогитару самого божественного вида, строя и лада.
Вызов принят, Воин, пропел Ангел. И беспечно застрял на зубодробительном легато в репертуаре наибыстрейших гитаристов уцелевшие зимние сверчки предательски закопошились в нервах рыцаря. От наслаждения он чуть было не выронил из дрожащих рук оплавленную гитару, но упрямая «Безыменная» заставила Воина покрепче перехватиться в обороне, ведь «Именитая» дала ей понять: коль Воин хочет прорваться на Венеру к умершей возлюбленной, сначала ему придется победить Ангела в струнной дуэли. С чего бы вдруг? Все-таки Воин когда-то загадал пройти по дороге тяжелого метала А самый-самый тяжелый метал, солнце, может быть только о любви; и о потере любви; и о жертве ради любви; и о предательстве всего человеческого, героического, чудовищного, божественного и инопланетного во имя любви.
Этюд 1
Арендодатель в роли уязвлённой баронессы.
Юго-восточная ставка.
24-я весна. Утренняя заря.
В нижней части Юго-восточной ставки в остовах двадцати четырех поездов с одобрения звездной кошки Порезы кипели нешуточные страсти: сотрудники Арендодателя наследной госпожи юго-восточной баронии, чья гордость была уязвлена в тринадцатом этюде черным-черным котом, трудились, заботились; гранатовые проводные телефоны технические приспособления мифических цвергов, передающие непередоваемое и связывающие несвязываемое, разрывались; двенадцатисантиметровые сметы подписывались; отказ от родительских прав заверялся; тяжелая строительная техника заправлялась. И никто кроме зубастой Порезы не улыбался сквозь битые стекла.
В верхней части Ставки в вышке-голубятне некогда водонапорной башне, возвышающейся над железнодорожным депо, двадцать три голубя корпели, ворковали над двадцатью тремя чашечками из полупрозрачного костяного фарфора. Они усердно полоскали клювы в нейрометаболических стимуляторах, готовясь к аномально-пасмурной погоде и перенастраивая свои навигационные системы с Солнца на магнитные поля Земли. И нечто, скажем, «перекрестное» в костюме Мертвеца-птицы привязывало к лапкам голубей желто-красные атласные флажки и кожаные мешочки с сухими чернилами, пряностями, пылью металлов и прочими алхимическими ингредиентами.
В архитектурном центре Ставки в психофармакологическом ритуале подготовке к двадцать четвертому Вальборгу Арендодатель облачилась в архаическое платье из винных штокроз, на шее защелкнула золоченый горжет. Склонившись мечтательно на камеру Юр штатного фотографа, виртуозно щелкающего чувственные, волнительные и даже где-то эротические тона и полутона этюдов, она доверила сизому голубю-герольду в пожеванном бацинете шлеме с кольчужным воротом желто-красный конверт, украшенный виниловым и платиновым пером.
Вспомнив то, что Арендодатель когда-то загадала отомстить черному-черному коту, голубь-герольд насупился забрало шлема угрюмо упало.
Этюд 2
Фосфор в роли Вечерней звезды.
Юго-восточные палаты.
24-я весна. Рассвет.
С восходом солнца Вечерняя звезда сказочно зарделась, зарозовела. Гранатовый проводной телефон зазвонил мышцы, жилы и нержавеющие струны отдыхающей в ресторане «Рёнуар» электрогитары «Ротко» натянулись летаргический сон Фосфор перестал быть таковым. И сидящий на кабельной линии жаворонок вестник жизни подумал: «Фю-и-фю-и-фью! Нечто нехорошее грядет».
За возвращением Вечерней звезде пламенеющего, достойного Рейнеке образа последовал первый удар в окно. Недостаточно? Витражные перемычки окна сосновые, еловые и пихтовые заграждения, усиленные металлизированными можжевеловыми ягодами, расклеились и просели. По мореным брускам начал стекать желто-зеленый шартрез. Запах зверобоя, шафрана и сельдерея раззадорил, разбередил незаживающую на голове Фосфор рану. Ту самую, знаете ли, электрогитарную рану из пятнадцатого этюда.
Откуда-то сверху в Палаты вторглись голуби с желто-красными флажками второй удар вдоль поврежденных волокон окна заронил в память Вечерней звезды искру. Та спешно разошлась фальшфейером, в цвете похожим на упавший в руки Фосфор конверт Арендодателя.
Что было в том конверте? Узнав все детали распоряжения Режиссера двадцать четвертого Вальборга, голубь-герольд сочувственно помог Фосфор с иллюстрацией тульпы паранормального существа, рождаемого силой мысли и старанием воли. И нарисованная мистическим образом кошка в нарочито безобидном наброске сыграла влажным носиком, по полю тетрадному размазав чернильную мордашку. Чихнув, она улыбнулась Вечерней звезде размыто и, ох, маленький пряный бесенок, неоднозначно.
Фосфор приправила тульпу виниловым и платиновым пером, мельхиоровой пылью, перечной смесью. И едва коснулась губами алхимического рисунка:
Неси в себе мой дождь, мой ветер и мое ненастье. Будь жертвенна собой, горька, пикантна.
Поцелуй спровоцировал кошку выгнуть спинку. Движения ее показались Фосфор академически точными и предельно натуралистичными. Эосфер младшая сестра Фосфор оценила бы. И, конечно же, оценит.
Хвалю, Специя, кивнула Вечерняя звезда. И навалилась на расшатанную оконную раму третий удар сломал анкерные болты и печати ароматических смол. Достаточно? Двадцать четыре голубя обронили перья двадцать четыре натюрморта из профилированного оконного стекла разлетелись вдребезги. И «Ротко» благополучным аккордом вспомнила о «Тевтонском роке» агрессивно-бензиновом маяке Фосфор.
И сидящий на кабельной линии жаворонок пропел: «Юи-юи-фю, солнце. Самый полный ход».
Этюд 3
Тульпа в роли Специи.
Светло-синий мост Нелогичная ратуша.
24-я весна. До полудня.
Тории ворота птичьего рубежа терялись в серости, утопали в синеве. Под неоглядным грозовым воротом, в холодном градиенте. Тревожно, солнце. У первых вертикальных столбов, связанных двадцатью четырьмя веревками из рисовой соломы, обрядовая и пробивная кошка материализованная мысль Фосфор приветственно вильнула хвостом, расстроив игру ветра, суеверий, талисманов и колокольчиков. Навострив ушки, она показательно остановилась всего в одном коротком рывке от грозящих ей клювов-чеканов. Прямо под оборонительным пределом. И, царапнув землю, по завету Вечерней звезды вызвала апрельский дождь. Реверансом вороны асинхронно захлопали крыльями, ободряюще залопотали и высоко взвились черная-черная птица с осколком солдаткой каски в клюве подавилась оливкой и сбросила с изогнутой перекладины медиатор из верблюжьей кости. Ведь дождь оказался многозначительно теплым. Вполне благодарная, Специя зевнула, облизнулась. И, подобрав гитарный трофей, запрыгнула на ограду двухъярусного Светло-синего моста, что возвышался над болотами, холмами, рощами и аллеями Темно-синего парка.
Гости в разноплановых масках, по Мосту бредущие, раскрыли бледные кожаные зонтики и потянулись к Паприке, нарушая очередь в желании уберечь от меланхолии хоть кого-то слабожгучего, сладковатого и с горчинкой. До птиц, разумеется, никому дела не было. Но арьергард бестолково напирал, потоком тел вытесняя передовой зонтичный отряд за оцинкованные отбойники и сети ослабших тросов в месте сюжетообразующих аварий: гости поскальзывались и падали вниз; гости гостей грязно ругали; гости занимали места упавших гостей. А в мыслях все маски ли, птицы, коты и кошки, артисты, прощались с очередной зимой. Никто никого так и не уберег. Только дозорные, парами на флагштоках и флюгерах, прочистили друг другу мокрые перья. Со стороны Юго-восточных палат их заботы показались Фосфор лишь абстрактными мазками на державном полотне Города, не более.