За его спиной шумели солдаты, разбирали с разостланной шинели свои порции, иные с довольным смешком, иные ворчливо рассаживаясь на нарах, погружая ложки в котелки, впиваясь зубами в черные, промерзшие ломти хлеба. И теперь уж никто не обращал внимания на Зою.
Чибисов! позвал Кузнецов. А ну-ка мой котелок санинструктору!
Сестренка!.. Чего ж вы? певуче отозвался из вагона Чибисов. Кумпания у нас, можно сказать, веселая.
Да хорошо, рассеянно сказала она. Может быть Конечно, лейтенант Кузнецов. Я не завтракала. Но мне ваш котелок? А вы?
Я потом. Голодный не останусь, ответил Кузнецов.
Торопливо прожевывая, Чибисов подошел к дверям, чересчур охотно выставил из поднятого воротника заросшее личико; как в детской игре, закивал Зое с приятным участием, худой, маленький, в куцей, нелепо сидевшей на нем широкой шинели.
Залезайте, сестренка. А чего ж!..
Я немного поем из вашего котелка, сказала Зоя Кузнецову. Только вместе с вами. Иначе не буду
Солдаты завтракали с сопением, кряканьем; и после первых ложек теплого супа, после первых глотков кипятка опять стали поглядывать на Зою любопытно. Расстегнув ворот нового полушубка так, что видно было белое горло, она осторожно ела из котелка Кузнецова, поставив котелок на колени, опустив глаза под взглядами, обращенными на нее.
Кузнецов ел с ней вместе, старался не смотреть, как она опрятно подносила ложку к губам, как ее горло двигалось при глотании; опущенные ресницы были влажны, в растаявшем инее, слиплись, чернели, прикрывая блеск глаз, выдававших ее волнение. Ей было жарко возле раскаленной печи. Она сняла шапку, каштановые волосы рассыпались по белому меху воротника, и без шапки вдруг выявилась незащищенно жалкой, скуластенькой, большеротой, с напряженно детским, даже робким лицом, странно выделявшимся среди распаренных, побагровевших от еды лиц артиллеристов, и впервые заметил Кузнецов: она была некрасива. Он никогда раньше не видел ее без шапки.
«В парке Чаир распускаются ро-озы, в парке Чаир наступает весна»
Сержант Нечаев, расставив ноги, стоял в проходе, тихонько напевал, оглядывая Зою с ласковой усмешкой, а Чибисов особенно услужливо налил полную кружку чаю и протянул ей. Она взяла горячую кружку кончиками пальцев, смущенно сказала:
Спасибо, Чибисов. Подняла влажно светящиеся глаза на Нечаева. Скажите, сержант, что это за парки и розы? Не понимаю, почему вы все время о них поете?
Солдаты зашевелились, поощрительно подбадривая Нечаева:
Давай-давай, сержант, вопрос есть. Откуда такие песенки?
Владивосток, мечтательно ответил Нечаев. Увольнительная на берег, танцплощадка, и «В парке Чаир». Три года прослужил под это танго. Убиться можно, Зоя, какие были девушки во Владивостоке королевы, балерины! Всю жизнь буду помнить!
Он поправил морскую пряжку, сделал руками жест, обозначая объятие в танце, сделал шаг, вильнул бедрами напевая:
«В парке Чаир наступает весна Снятся твои золотистые косы» Трам-па-па-пи-па-пи
Зоя напряженно засмеялась.
Золотистые косы Розы. Довольно пошлые слова, сержант Королевы и балерины. А разве вы когда-нибудь видели королев?
В вашем лице, честное слово. У вас фигурка королевы, смело сказал Нечаев и подмигнул солдатам.
«Зачем он смеется над ней? подумал Кузнецов. Почему я раньше не замечал, что она некрасива?»
Если б не война, ох, Зоя, вы меня недооцениваете, украл бы я вас темной ночью, увез бы на такси куда-нибудь, сидел бы в каком-нибудь загородном ресторане у ваших ног с бутылкой шампанского, как перед королевой И тогда чихать на белый свет! Согласились бы, а?
На такси? В ресторан? Это романтично, сказала Зоя, переждав смех солдат. Никогда не испытывала.
Со мной всё испытали бы.
Сержант Нечаев сказал это, обволакивая Зою карими глазами, и Кузнецов, почувствовав обнаженную скользкость в его словах, прервал строго:
Хватит, Нечаев, чепуху молоть! Наговорили с три короба! При чем здесь ресторан, черт возьми! Какое это имеет отношение!.. Зоя, пейте, пожалуйста, чай.
Смешные вы, сказала Зоя, и будто отражение боли появилось в тонкой морщинке на ее белом лбу.
Она все держала кончиками пальцев горячую кружку перед губами, но не отпивала, как прежде, маленькими глотками чай; и эта скорбная морщинка, казавшаяся случайной на белой коже, не распрямлялась, не разглаживалась на ее лбу. Зоя поставила кружку на печь и спросила Кузнецова с нарочитой дерзостью:
Вы что на меня так смотрите? Что вы ищете на моем лице? Сажу от печки? Или тоже, как Нечаев, вспомнили каких-то там королев?
О королевах я читал только в детских сказках, ответил Кузнецов и нахмурился, чтобы скрыть неловкость.
Смешные вы все, повторила она.
А сколько вам лет, Зоя, восемнадцать? угадывающе поинтересовался Нечаев. То есть, как говорят на флоте, сошли со стапелей в двадцать четвертом? Я на четыре года старше вас, Зоечка. Существенная разница.
Не угадали, улыбаясь, сказала она. Мне тридцать лет, товарищ стапель. Тридцать лет и три месяца.
Сержант Нечаев, изобразив крайнее удивление на смуглом лице, произнес тоном игривого намека:
Неужели так хотите, чтоб было тридцать? Тогда сколько лет вашей маме? Она похожа на вас? Разрешите ее адресок. Тонкие усики поднялись в улыбке, разъехались над белыми зубами. Буду вести фронтовую переписку. Обменяемся фото.
Зоя брезгливо обвела взглядом поджарую фигуру Нечаева, сказала с дрожью в голосе:
Как вас напичкали пошлостью танцплощадки! Адрес? Пожалуйста. Город Перемышль, второе городское кладбище. Запишете или запомните? После сорок первого года у меня нет родителей, ожесточенно договорила она. Но знайте, Нечаев, у меня есть муж Это правда, миленькие, правда! У меня есть муж
Стало тихо. Солдаты, слушавшие разговор без сочувственного поощрения этой шалой, затеянной Нечаевым игре, перестали есть все разом повернулись к ней. Сержант Нечаев, с ревнивой недоверчивостью вглядываясь в лицо Зои, сидевшей с опущенными глазами, спросил:
Кто он, ваш муж, если не секрет? Командир полка, возможно? Или слухи ходят, что вам нравится наш лейтенант Дроздовский?
«Это, конечно, неправда, тоже без доверия к словам ее подумал Кузнецов. Она это сейчас выдумала. У нее нет мужа. И не может быть».
Ну, хватит, Нечаев! сказал Кузнецов. Перестаньте задавать вопросы! Вы как испорченная патефонная пластинка. Не замечаете?
И он встал, оглянул вагон, пирамиду с оружием, ручной пулемет ДП внизу пирамиды; заметив на нарах нетронутый котелок с супом, порцию хлеба, беленькую кучку сахара на газете, спросил:
А старший сержант Уханов где?
У старшины, товарищ лейтенант, ответил с верхних нар, сидя на поджатых ногах, молоденький казах Касымов. Сказал: чашка бери, хлеб бери, сам придет
В короткой телогрейке, в ватных брюках, Касымов бесшумно спрыгнул с нар; криво расставив ноги в валенках, замерцал узкими щелками глаз.
Поискать можно, товарищ лейтенант?
Не надо. Завтракайте, Касымов.
Чибисов же, вздохнув, заговорил ободряюще, певуче:
Муж-то ваш, сестренка, сердитый или как? Сурьезный, верно, человек?
Спасибо за гостеприимство, первая батарея! Зоя тряхнула волосами и улыбнулась, разомкнув над переносицей брови, надела свою новую с заячьим мехом шапку, заправила под шапку волосы. Вот, кажется, и паровоз подают. Слышите?
Последний прогон до передовой и здрасте, фрицы, я ваша тетя! крикнул кто-то с верхних нар и нехорошо засмеялся.
Зоечка, не уходите от нас, ей-богу! сказал Нечаев. Оставайтесь в нашем вагоне. Для чего вам муж? Зачем он вам на войне?
Должно, два паровоза подают, сообщил с нар прокуренный голос. Сейчас нас быстро. Последняя остановка. И Сталинград.
А может, не последняя? Может, здесь?..
Что ж, скорей бы! сказал Кузнецов.