Работа значима для представителей среднего класса, но она не исчерпывает собой весь их мир. А вот пролетариат идентифицирует себя через работу. В пролетарском мире человек есть его работа.
Кстати, не так давно я обнаружил, что сам живу среди людей пролетарского мировоззрения. После того, как я уволился с одной из работ, меня начали с неподдельным сочувствием спрашивать о том, где я теперь буду работать. Интересно, что людей не очень волновало, почему я принял такое решение и как я себя после него чувствую. Вопрос был в идентификации. В том, как ко мне относиться.
Вопрос «кто ты?» в устах пролетария звучит как «кем ты работаешь?».
Работа важна для пролетария. Если ты не работаешь с тобой не стоит иметь дел. Если ты не уходишь на работу к 9 и не возвращаешься в 18 то ты очень подозрителен. На работе, естественно, ты должен устать так что Бутусов тоже пел о пролетариях. Те, кто не устаёт не работали. Иного способа определить значимость вклада у пролетариата нет.
Раз уж пролетариат определяет себя через труд, то тут же появляется словосочетание «уважаемая профессия». Посредством более или менее «уважаемых профессий» одни пролетарии объясняют другим пролетариям простые оруэлловские истины.
Отсюда следует и обратное: если профессия активно обсуждается как «неуважаемая» то обсуждает её представитель пролетариата.
Всерьёз желающий отправить на завод фотографов и музыкантов (потому что у них неуважаемая профессия) прямо кричит нам о своём положении в классовой системе.
Ну и, естественно, пролетарий предполагает, что работа не просто то, чем человек занимается часть своего времени за деньги. По его мнению, работа должна быть связана ещё и с особыми моральными требованиями к работающему. «Как учительница может фотографироваться в купальнике?!» это как раз пролетарское возмущение. Раз для пролетария работа сверхценна, то он полагает, что она сверхценна и для остальных. И искренне изумляется, если это оказывается не так.
Пролетариат неоднороден. Для нижнего слоя рабочего класса характерна неуверенность в перспективах. Это, например, те, кто работает сезонно. Высший слой пролетариата «синие воротнички» и, при небольшой доле воображения, сотрудники офисов уже почти средний класс как минимум в отношении потребления культурного продукта.
Пролетарии отличаются от непролетариев и внешне. Не лицом, конечно. Фассел пишет примерно о том же, о чём Пелевин в «Empire V». В отечественной книге речь шла о том, что одежда аристократа должна была показывать неучастие хозяина в ручном труде. Она была подчёркнуто нефункциональной. И дальше там есть замечательный вывод, что офисная униформа сейчас вполне пролетарская, и принадлежность к высшему классу более не демонстрирует. Костюм с галстуком указывает лишь на то, что его носитель вынужден заниматься монотонным мозговым трудом.
Униформа первый признак пролетария. Да, даже если она от Brioni.
Другой признак пролетарской одежды синтетические материалы. Одежду из синтетики нельзя выдать за старомодную, и потому она не может быть принадлежностью аристократии. Вряд ли можно сказать «эти капроновые колготки носила ещё моя бабушка и сейчас я передаю их тебе».
То же самое и с модой вообще. Мода для пролетариев и публичных личностей, обслуживающих пролетарские культурные потребности. Одежда элит не может быть модной.
У классов различается и потребление вообще.
Именно пролетарии покупают айфоны в кредит. Для «новой аристократии» выбор телефона вообще не является заслуживающим внимания мероприятием, а средний класс вряд ли хочет ещё один кредит. Если это, конечно, не ипотека или не автокредит потому что машина или недвижимость показывают принадлежность к более высокому классу, а смартфон на роль статусного аксессуара подходит всё меньше и меньше.
Фасселл пишет, что и пролетариев, и аристократов объединяет презрение к среднему классу. Для пролетариев они «желаемое будущее», которому завидуют. А для высшего класса люди с пустой претензией, лишённые семейных традиций богатства.
Статус зависит и от отношения к ошибкам. Для карьеры пролетария ошибка может оказаться фатальной, для высшего класса ошибка просто то, что иногда случается.
Для высшего класса характерно то, что Фассел называет, цитируя Торстена Веблена:
Безраздельно господствующий канон почтительной бесполезности.
Не всё, что делает высший класс, подчинено какой-то цели. Многие вещи, характерные для высшего класса, существуют просто как дань традиции. Можно предположить, что чем человек выше в классовой иерархии тем больше в его жизни вещей бесполезных, но наделённых особым значением.
Есть распространённое мнение о том, что классовой мобильности помогает образование. И если вы получите какое-то особое, элитное образование то вы гарантированно попадёте в сияющий мир высшего класса.
Это ошибка. Фассел утверждает, что образование вообще не социальный лифт потому, что в действительности оно вас не поднимает выше среднего для вашего класса уровня, оно лишь помогает не упасть.
Грубо говоря, как дитя класса мы можем получить образование, характерное для нашего класса. Благодаря ему мы вряд ли окажемся на несколько уровней ниже. Но вот получить образование выше уровня класса мы, скорее всего, тоже не сможем. Например, мы будем жить не в том районе, где хорошая школа. И преподавать у нас будет не учитель с зарплатой в 100 000, а учитель с зарплатой в 25 000. Это не означает, что мы получим плохое образование. Факт в том, что наше образование будет таким же, как и в среднем в нашем классе.
Максимизация контроля также не очень хорошо влияет на образование. Чем больше отчётов тем ниже доверие и, как следствие, ниже «классовый ценз». Школьный учитель в классовой иерархии ниже преподавателя вуза, даже если преподаватель вуза получает меньше. Причина этого в том, что учитель больше отчитывается. Если же мы заставим профессора больше отчитываться то и его место в классовой иерархии понизится. Любые совпадения с текущими процессами в высшем и среднем образовании конечно же случайны и не задумывались никем.
Однако, миф об образовании как о социальном лифте выгоден. Можно придать значимости учебному заведению, назвав его университетом или академией. И сообщить жаждущим вертикальной мобильности о том, что эту мобильность вы не просто показываете, а даже выдаёте вместе с дипломом.
«В книге «Нация незнакомцев» он (имеется в виду автор книги Вэнс Паккард) жизнерадостно заявляет: «В 1940 году только 13 процентов возрастной когорты тех, кто по возрасту мог бы учиться в колледже, в действительности попадал в колледж; к 1970 году таких стало 43 процента». Но это отнюдь не так. Процентов осталось по-прежнему 13, остальные же 30 процентов посещают некие заведения, которые только называются колледжами. Эти несчастные дети и их родители попали в ловушку вечной американской гонки за респектабельностью и статусом вместо интеллекта»
Отсюда, кстати, одно интересное следствие. Образование в текущем виде не работает на классовую мобильность, но оно культивирует и поддерживает представления о престиже той или иной работы. Пролетарские представления. То есть, современное массовое образование, в логике Фассела, ориентировано не на рост, развитие или трансляцию культуры, а прежде всего его основная цель соответствие представлениям пролетариата.
А из кого состоит средний класс? Соберём основные признаки. Они зарабатывают больше рабочих. Они потребляют иной «культурный продукт», их мобильность определяется не ими самими, а работодателем. Они чувствительны к «престижу» рабочего места, и их представление о престижной и непрестижной работе распространено и разделяется всем классом. Кто они?