Ну да.
Ну вот. То есть другими словами, мы про наш бизнес, который насквозь личный, и построен на личностях, на их интересах и желаниях, заявляем, что это просто бизнес, в котором нет ничего личного. И требуем, чтобы все личное у работников салона оставалось за порогом. А лучше, чтобы его вообще не было. А если оно появляется мы этих работников наказываем. За нарушение правил. То есть, мы требуем, чтобы не было ничего личного там, где это невозможно в принципе. Там, где бизнес построен на самом глубоко личном, интимном. Поэтому она так про нас и сказала.
А что, мы не так что-то делаем?
Нет, Костенька, мы все правильно делаем. Потому что мы не хотим навредить ни личным делам клиентов, ни лично себе. И если мы не будем так делать, то может случиться что-нибудь неприятное падение доходов, например. И наших, и там, повыше, она ткнула пальцем в потолок. А если упадут доходы, или, упаси Боже, информация какая-то уйдет, куда не надо, тогда
Мы будем списаны в расходы, в тон ей промурлыкал зашедший в кабинет мужчина в белом медицинском халате и шапочке, выйди, Костик, сделай милость.
Бритоголовый насупился, покосился на собеседницу. Та повела глазами в сторону двери, как бы подтверждая приказ, и атлет покорно вышел из кабинета. Мужчина проследил за ним взглядом и повернулся к женщине.
Вы уж не пугайте так парня, Зоечка. Эта дама для Глаши нечто вроде тетки, родственница ее по мужу, если можно так выразиться; она замужем за бывшим супругом Глашиной мамы. Живет в другом городе. Здесь и впрямь случайно, нам уже пробили номерок. И машинный, и телефонный. Приезжала в гости, одним днем. Может, им и что-то обсудить нужно было, у матери со здоровьем, сами знаете
Знаю, женщина помрачнела, словно вспомнила что-то нехорошее.
Ну вот, вошедший взял со стола чашку, повертел в руках, поставил. На безымянном пальце сверкнул тяжелый золотой перстень. Вы Глашу тогда поддержали, когда она первый раз нарушила правила. И она отделалась только разговором. Да, неприятным, но ее и пальцем не тронули. Вы настояли. Но сейчас ей вклеить обязательно. За самоуправство. Потому что а рецидив, и бэ распоследнее китайское, на будущее. Я не сторонник тяжких последствий, но надо, чтобы дошло, что «вэ» уже не будет. Она тут любимица общая поэтому ее и заносит иногда. Но мы ведь все такие, разве нет?
Он прищурился. Женщина помрачнела.
Спасибо, что напомнил. Поговорю с ней, если позволишь. Надеюсь, это я заслужила?
Она встала, резко отшвырнула стул и направилась к двери.
Не злись, девочка, усмехнулся ей в спину вошедший. Это ты заслужила. Ты ведь выучила свой урок с первого раза. Просто помоги ей остановиться.
Когда Леля вошла в кофейню на первом этаже, налево от ресепшн, Глаша уже сидела у окна, за маленьким круглым столиком на толстой витой ноге-треноге. Столешница была сделана под оникс, кремово-коричневый, как пенка от каппуччино, с ржаво-золотистыми прожилками. Окно с непрозрачными толстыми стеклами ярко-голубого оттенка, удивительным образом гармонировало с основными цветами белым, оранжевым и шоколадным. Но если белый не имел переходов, а шоколад был, однозначно, темным, то оранжевый варьировался от цвета сочной хурмы и вырви-глаз-апельсинового, до багряно-охряных оттенков опавшей листвы. Даже и в эту рань несколько столов были накрыты, словно для банкета. Салфетки около приборов были льняными, и не белыми, а природного оттенка серовато-золотистыми; тот же оттенок сохранялся в ложках, ножах и вилках цвет полустершейся позолоты. Стаканы для воды походили на сталактиты и казались выточенными из камня, потому что сделаны были из стекла, схожего с оконным такие же голубые и непрозрачные; бокалы под вино и стопки под водку, напротив, были словно слеплены из снежинок. Их стекло было обычным, но резьба покрывала его так густо, что казалось, узоры просто висят в воздухе, как паутина.
«На заказ делали, мелькнуло у Лели. Все на заказ. Явно. Здесь кто-то очень от души потрудился. Не просто за бабки, а именно душу вложил. Классно. Узнать бы кто. Я бы к себе такого человечка взяла с наслаждением. Мне такого умельца очень не хватает».
Завтрак ждал ее на столе. Глаша взяла себе только кофе.
Возьми рогалик, предложила Леля, садясь напротив. Голодная ведь.
Переживу, отмахнулась девушка. Лучше поговорим. Время не ждет. Вы хотели меня видеть? Зачем? И причем тут мама?
Я поклялась ей позаботиться о тебе. Если что.
Что если что?
Не знаю. Она не сказала. Сказала если что, позаботься. Не отец, не Вадик. Ты. То есть, я. Я поклялась. Вот на этом.
Она вытащила крестик из-за воротника. Глаша расширила глаза.
Какой странный.
Он очень старый, Гланя. Очень. Он уж стертый весь. Но работает
Глаша подалась вперед, стараясь разглядеть крест поближе. Леля тут же убрала его под свитер.
Боитесь, что руками хватать буду? вспылила девушка. Даже и не собиралась.
Леля виновато наклонила голову.
Прости, Глань. Я его никому близко не показываю. Он свет не любит. И глаз не любит. Но работает, как я уже сказала. Согревает иногда. В прямом смысле. И если на нем поклясться все получается. Ну, если, конечно, ты делаешь то, что обещано.
А если не делаешь?
Тогда тебе прилетает, да так, что мама не горюй. Мне одного раза хватило, еще в молодости. И надела я его тогда из понтов, и пообещала тоже, для блезиру. Ну, и получила. До сих пор вспоминать жутко. Мурашки по спине.
Расскажете как-нибудь?
Как-нибудь расскажу. Как получится. Леля усмехнулась, а за ней заулыбалась и Глаша, оценивая игру слов. А теперь давай мне свой телефон, в смысле номер, и обещай, что будешь звонить хотя бы раз в месяц. Контрольно. И если что-то случится с мамой наберешь меня незамедлительно. И если с тобой тоже.
Все будет хорошо, теть Леля. Не переживайте. Мама хандрит просто.
За тебя переживает, если точнее.
А я за нее. Теть Лель, мне надо идти. Вы мне вот здесь адрес почтовый напишите. Я вам лучше письмо пришлю. Словами долго. Здесь нельзя, а выйти мне сейчас никак, да и вам ехать надо. Я вам напишу лучше. И адрес дайте такой, чтобы ни отцу, ни брату письмо на глаза не попалось. Не хочу.
Вот и Аля туда же. Ты позаботься, а им ни слова. Тогда пиши мне до востребования.
Леля взяла протянутый ей крошечный блокнотик, написала свой номер телефона, адрес почты. Потом вырвала чистый листочек, нацелилась ручкой:
Слушаю. Твой номер.
Глаша продиктовала семь цифр. Леля подняла глаза изумленно. Глаша ткнула ноготком в номер Лели.
Тот же? переспросила Леля, имея в виду код сотового оператора.
Глаша кивнула.
Теть Лель, я хочу попросить вас. Поклянитесь и мне. На крестике вашем. Если что вы маму не оставите. Вы ей помогать будете. И никогда ни отцу, ни Вадиму слова не скажете. Если только сами вспомнят и спросят. Или предложат помочь. Но и тогда не подпускайте их к ней, пожалуйста! Обещайте мне.
Что что это значит, Глаша?
Не спрашивайте. Просто пообещайте. Так надо. Все под Богом ходим так мама сказала. Так и есть. Обещайте мне.
Но
Если письмо получится написать вы все узнаете. Я напишу.
Леля хотела еще что-то спросить, но кожу на груди начало жечь вдруг, как огнем. Это крестик давал о себе знать. Он не хотел расспросов, он просто хотел дать слово. И она покорно потянула его наверх.
И так же, как несколько часов назад, вытащив, приблизила его к губам и выдохом-шепотом произнесла:
Клянусь рабе Божьей Глафире, что не оставлю ее мать, рабу Божью, Алевтину, без помощи и призора. Всем, чем смогу помогу. Все, что смогу сделаю. Даю в том слово. Клянусь.
Глаша легко поднялась из-за стола, сжала руку Лели:
Помните, вы обещали. Я очень хочу вам верить.
Это взаимно, девочка. Иди. Я допью кофе и тоже пойду. Пора ехать.
Глаша повернулась, чтобы уйти, но тут Леля остановила ее
Один вопрос. Ты не знаешь, кто у вас здесь все это делал? Я имею в виду дизайн кафе.