Что с вами, барышня? спрашивает Пелагея.
Барышня устала с дороги, холопка, ответил за Ксению Камневик. Постели ей в покоях, да отвори окна, дабы было больше воздуха. Давно, видимо, не было дождя тут?
Матушка писала два месяца, сказала Ксения. В северной столице нашей свежо, ветер с Финского залива гонит тучи, дожди через день. А тут засуха!
Перун забыл вас, или вы о нем не вспоминаете.
Перун? А кто это?
Перун сын Лады и Сварога, от которого пошли все боги славян, он покровитель воинов, метатель молний. На Перунов день невинную девушку обливали водой, чтобы пошел дождь.
Так это что же, барин, мне водой облиться, что ли, на Ильин день? вставила Пелагея, наливая барышне в стакан клюквенного морса. Ксения впилась в горничную глазами, у нее вырвался невольный вздох облегчения: Пелагея объявила о своей невинности. А значит, она ни отца, ни тем более Николая не соблазняла. Ксения поднялась. Ей действительно нужен был отдых. Камневик с трудом сдерживал желание последовать за ней в будуар. Его воображение распаляли картины того, как девушка с глазами раненой лани медленно снимает с себя платье цвета василька на ржаном поле, как она ложится на прохладные белые простыни, вытягиваясь на них. У нее тонкие ноги, как у породистой кобылицы, небольшие холмики грудей вздымаются в такт дыханию, она взволнована, и не станет противиться, если он придет к ней за тем, чего она сама хочет. Но он не станет торопится. Сначала она должна надеть Перуново колечко на палец, и тогда вся власть его будет обрушена на нее, и она станет извиваться под его ласками, стонать от непомерной для нее тяжести. А потом он уведет ее в свой мир, врата в который находятся за валуном, и отдаст ее на милость Перуна.
Барин, не изволите ли пройти в ваши покои? спросил подошедший лакей. Камневик оторопел от наглости холопа, но сдержал свой гнев.
Да, я иду к себе, а ты привези из трактира зелена вина и меда.
Он удивлялся тому, что в этом времени, в этом мире рабы столь много себе позволяют, у них такого бы вмиг скормили волкам, что всегда ждут добычи, следуя за Перуновой свитой, подбирая остатки их трапез. Или бы превратили в каменного
«Ишь ты, как командовать умеет, а казалось тихоня. Как барышня приехали, так сразу заважничал», думал слуга, тоже удивляясь, как много иные из господ себе разрешают вольностей.
Пелагея снимала скатерть, на которую Ксения пролила морс. Камневик подошел к ней. От этой девушки шло неизъяснимое очарование, она была не такой, как ее госпожа, которую можно легко сломить. Одного посыла его воли хватило, чтобы Ксения примчалась издалека, не отдавая себе отчета в том, какая сила управляет ею. А что же эта красавица? Сможет ли устоять? Она не столь нужна ему, как ее хозяйка холопка ведь, но лишняя победа не ослабит, но утвердит его.
Извольте убрать руки подальше, ваше сиятельство, сказала Пелагея, едва он вознамерился дотронуться до ее талии. Как вы знаете, я просватана.
Камневик оторопел. Слышать такое от холопки, девки, служанки?
Не помню такого. Не за кучера ли?
За Петра-охотника, ваше сиятельство. Не отдадут, так убегом уйду. Чистоту для него блюду, так что не вздумайте. Над барышней тоже не извольте шутить.
Ксения хотела прибавить, что старый барин намерен ее отдать за конюха, который и даром не нужен, но сдержалась, только вздохнула.
Да ты кто такая, чтобы так со мной говорить?
Простите, барин, я холопка, крепостная, но барышню с детства знаю, росли вместе, по одним полям бегали, почти подружки мы с ней.
И тут Камневик на сарафане девки увидел оберег, вышитый цветными нитками.
Одолень-траву носит, не справиться мне с ней, подумал с сожалением и вышел. Он шел по аллее, глядя на кусты отцветшей сирени, на кусты роз, на сад с яблонями, листья которых уже начинали вянуть от недостатка полива. Порхала сорока невдалеке, будто Перунова птица подглядывала за ним. Бледнея, шептал он: «Внемли, Перуне! Не корысти своей, а токмо славы твоей ради искус принял слуга твой, в камень обращенный, из камня вышедший ради обретения тела духовного. Славен будь, Перуне в Прави и Яви и в Роде! Тако бысть, тако еси, тако буди!»
Он начинал бояться гнева Перуна, которого покинул без разрешения, под воздействием древнего заговора. Узнать бы, где тот заговор, и извлечь своего повелителя из плена камня. Или уничтожить его, чтобы остаться в этом мире, заняв место нерасторопного молодого человека. Обуреваемый противоречивыми чувствами и строя разнообразные планы, до вечера бродил Камневик по усадьбе. Он не явился к ужину, до глубокой ночи разбирая записки Николая Федоровича, но никакого заговора не нашел, хотя его порадовало то направление, в котором работал молодой ученый. Может, пусть исследует дальше? Но в качестве кого? Стоит продлить ему жизнь, он это заслуживает. Если только не будет пытаться вернуть свое тело. Наверное, сидит до сих пор у Перунова камня и понять не может ничего. Странно, что он не провалился в камень. А может, и провалился, если снова присел тогда бояться нечего.
***
Ранним утром Ксения вышла в сад. Она плохо спала ночью, и окончательно проснулась на рассвете, когда запели первые птицы в саду. Все казалось серым, край неба только начинал светлеть, трава казалась серебристой, серые розы не пахли, отягощенные росой. Сердце девушки тревожило непонятное чувство, ей казалось, что стоит объясниться с женихом, отказать ему, и тут же с испугом поняла, что она готова начать любовный роман с ним же, вчерашним, как будто это были два разных человека. Не обманывало ее сердце, не признавая в Камневике любимого, но яд соблазна уже проник в кровь, туманил глаза и кружил голову. Ксения вспоминала вчерашний трепет, когда Николай коснулся ее, и тот огонь, что побежал по жилам, обезволивая ее. На свежем воздухе ей становилось легче, морок спадал, но его сменила тревога. Она обошла двухэтажный особняк два раза, затем направилась к беседке, откуда, с небольшого холма, любила смотреть на реку и проходящие по ней баржи и суденышки.
Внезапно раздался гром, он словно катился откуда-то с реки, как тяжелое колесо или бочка. Так повторилось несколько раз, и Ксения побежала в дом. Ей стало страшно что могло так громыхать? Грозы на рассвете бывают крайне редко, на небе не было ни единого облака, а грохот был грозовой.
Ее встретила Пелагея, босая, но в платье чуткая служанка всегда приходила ей на помощь, и как только она чувствовала, что нужна госпоже?
Не пугайтесь, барышня. Это Перун. Видать, сердится на что-то.
Может, к дождю? переводя дыхание, спросила Ксения.
Может, и так. А вам лучше лечь, не дело по ночам ходить, не ровен час под грозу попадете.
Пелагея заботливо уложила озябшую хозяйку, накрыла шотландским пледом с оленями по центру и куропатками по краям, и та, согревшись, скоро уснула. Горничная закрыла окно, в которое лился слишком прохладный воздух. Потом она посмотрела на боковую пристройку. В окнах флигеля, где ночевал странный гость, уже отражался розовый свет зари. Снова громыхнуло. Она прошептала заговор домовому на охрану дома, хотя понимала, что пришлого гостя просто так не выставишь: «Дедушко, охрани и сбереги дом сей, сие добро от злого глаза, от словеса мятежна, от бури, от молоньи и огня, да ты не спи, дозором ходи не в воду, не в огонь ходи посолонь».
Потом еще один: «Как на море-окияне есть белый остов, на том остове бел-горюч камень, на том камне сидит Старица Соломония. Ты сними с рабы божьей Ксении притчи и уроки, да колдовские навороты, чтобы не сохла раба Ксения от тоски, не горела от засухи любовной. Как море не переплыть, Алатырь-камень не своротить, так и рабицу божью Ксению не осудить, не опозорить, не приворожить колдуну и колдунье».