Марьям стоит в стороне, выглядывает из-за спин, почти не дышит, не моргает.
Иди сюда. Покажешь мне дорогу.
Она вздрагивает и, сбросив паралич, робкими движениями просачивается сквозь толпу. Но приехавшие со мной ур-сакх ее не знают, а их полуживотный, религиозный экстаз требует выхода. Сомкнув спины, они загораживают проход и в стадном порыве им вторят остальные. Марьям оказывается зажата плотным кольцом ни вперед, ни назад. Кто-то тянет за одежду; нарочно оказавшись рядом, Шкура впивается пальцами в ее талию, затем его рука скользит ниже. Я могу прекратить происходящее одним словом, но делаю это, лишь когда Марьям сама устремляет ко мне умоляющий, предпанический взгляд.
Толпа расступается и я сажаю женщину рядом с собой.
Когда погрузчик проезжает гигантские металлические затворы бомбоубежища, ее дыхание успокоилось и ничто не выдает пережитого, кроме помятой, растрепанной одежды. Но, обретя спокойствие только внешне, она так и не собралась ее поправить. Я делаю это сам, пока мы спускаемся на грузовом лифте и чувствую как мягкая кожа под моими ладонями дрожит и покрывается мурашками.
Ты хорошо справляешься. Они проснутся и станет проще.
Она кивает, но ничего не говорит.
Ты же помнишь, что Нин Сикиль предпочитает жить отдельно?
Да-да, конечно! Я покажу, вам понравится.
Створки лифта наконец разъезжаются. Подземные коридоры, пока еще почти не населенные, кажутся пустыми. Хотя бункер был построен много десятилетий назад, работа здесь не прекращалась и нанятые Семьей строители превратили это место в настоящий лабиринт, обширный и очень глубокий.
Обитель, достойная Семьи.
Безусловно.
Когда мы прибываем на место, я позволяю женщине уйти. Будто не зная, что находится в безопасности, она выскальзывает бесшумно и слишком быстро. Шкура приносит несколько инфракрасных ламп и уезжает на погрузчике, а я закрываю на ключ двери апартаментов и наконец отпираю саркофаг.
Она лежит на боку, на мягких скомканных одеялах, поджав колени к груди, словно в колыбели. Металл под ее когтями покрыт тонкими, но глубокими царапинами и ткань в этом месте усеяна железной стружкой. Она не двигается, она холодна, словно мертвая. Но смерть чужда ее божественной природе.
Опустившись на колени, ощущаю каждый изгиб свернувшегося передо мной тела. Под инфракрасным светом Нин Сикиль начинает дышать чаще, ее глазные перепонки слегка подергиваются. Проходит и моя мигрень. Я вдавливаю пальцы в чешую, столь плотную, что с трудом поддается массажу. Это тяжелая работа, очень скоро кисти начинают болеть. Но это не важно. Слишком долго я был пуст и одинок. Человек не создан для одиночества, разлука болезненна. Теперь все проходит. Предчувствие скорой встречи заставляет руки двигаться быстрее, прилагать все больше усилий, отдаваться процессу целиком, забыв про физический дискомфорт.
Она просыпается. Слепой покрытый чешуей котенок трется лицом о покрывала, приоткрывает глаза и сквозь ярко-желтые радужки на меня смотрят две пары глубоких черных зрачков.
«Я хочу девочку.»
Меня заполняет голод.
Марьям
Тяжелые, длинные гудки в телефонной трубке наконец обрываются и где-то на другом конце провода слышится задорный, звонкий голосочек. Все приключившиеся со мной несчастья тают в нем, словно сахар в крепком, бодрящем поутру кофе.
Ну, привет, поросенок. говорю, сбрасывая обувь и забираясь с ногами в кресло. Рассказывай, как у тебя дела.
Привет, мам. Нормально, все хорошо.
Как папа?
Нормально.
Чем сегодня занималась?
Ничем, в школе была.
Ты обещала позвонить после контрольной.
Блин, извини, у меня телеф
Выражанцы, милая.
Упс. Прости.
Хорошо. Так что там с твоим телефоном?
Он разрядился.
Вот как? Но сейчас он заряжен.
Извини, я забыла.
Ладно, ничего страшного. Как прошла контрольная?
Нормально. Слушай, мам, тут опять Джоди пришла, я тебе завтра позвоню, хорошо?
Ответить я не успеваю снова гудки, теперь короткие.
Джоди.
Ее мать, Анджела та еще сучка. Она красит ногти в чудовищные цвета, ни дня не работала с тех пор как вышла замуж и постоянно торчит в солярии наверное, хочет сдохнуть от меланомы или какого-нибудь другого жуткого рака. А недавно сделала себе ужасную, самую отвратительную хейлопластику, которую я когда либо видела в своей жизни. Отец Джоди то ли в баскетбол играет, то ли читает реп, а может, прости Господи, занимается и тем и другим одновременно.
Боже, когда-нибудь у нее появятся нормальные друзья. Хорошо бы до того, как начнется переходный возраст.
Медленно, но верно во мне вызревает желание заняться кое-чем таким, что я в последнее время и так делала слишком часто. Увы, сила воли никогда не входила в число моих достоинств, а пара бутылок хорошего вина в неделю вовсе не алкоголизм. Кроме того, достойной женщине весьма не просто найти более подходящее занятие после того, как ее облапало стадо обезьян.
Случайный взгляд в зеркало по пути к мини-бару и в ярком электрическом свете бросаются в глаза бледно-серые корни волос. Умудрилась пропустить очередную краску. Понятно, что в царящем вокруг бардаке и собственное имя забыть немудрено, а волосы, когда теплеет, просто начинают расти быстрее. Но все же это непростительно.
Поправляю рукой прическу. Несколько длинных волосков застревают меж пальцев и остаются лежать на ладони. Конечно, в этой кишащей червями навозной куче, где вынуждена я проводить последние цветущие годы своей жизни, никто не обратит внимания на мою седеющую башку. Но это уже слишком.
Снова звенит телефон. Другой, не тот, по которому звонят просто так. Хорошего это не предвещает, но хотя бы развеивает намечавшийся приступ депрессивной рефлексии.
Марьям, мне нужна девочка.
Девочка? О, Боже
Ты меня слышишь?
Что Ре-ребенок?
Нет. Не думаю. Просто молодая женщина.
Я выдыхаю, прислоняюсь лбом к холодному стеклу и закрываю глаза.
Там Там таких нет. Только солдаты. Я сейчас же отправлю охотников.
Нет. Слишком долго. Ты уже нашла Шкуру?
Шкуру?
Тот придурок, что лапал тебя за задницу наверху.
Нет
Найди. Только не затягивай с ним и не ломай. Пусть потом сразу готовит машину.
Я поняла.
Он кладет трубку.
Снова ощущаю бесчувственные и механические прикосновения этого человека. Ни холода, ни тепла, ни нежности, ни даже грубой, вульгарной похоти или мимолетного сексуального подтекста. Он трогал меня словно хозяин, что поправляет вздыбленную шерсть на спине своей собаки.
Мерзко? еще как мерзко.
Но в зеркале стремительно расползается восторженно-кровожадная ухмылка и нету никаких сил ее сдержать. Ну же, девочка, ты должна быть выше этого
«Только не затягивай с ним» Что же, вечер перестает быть томным. Что бы такое сделать со слизняком? Фирма оплачивает все. Кажется, я видела этого типа с сигаретой. Пожалуй, заставлю выкурить целую пачку. А может и две. Пока не начнет блевать.
Не бойся, милая, мамочка не на долго.
Прощаясь с притаившейся за зеркалом бутылкой, отправляюсь на охоту за Шкурой.
Зои
У нас закончился собачий корм. Потенциальный жених отправился в город и должен был вернуться всего через пару часов, но внезапно наступает вечер, а я все еще одна.
Если не считать Гектора сурового беспородного пса, настолько огромного, что кажется, я могла бы прокатиться на нем верхом. Он шастает по двору и голодно шевелит ушами под звуки кудахтанья соседских кур или мои робкие попытки выглянуть на крыльцо.
Варю овсяную кашу с найденными в холодильнике мясными ошметками. Осторожно, держа миску на вытянутой руке, ставлю у самой двери и тут же прячусь. Сначала Гектор встречает подношение с удивлением, долго и недоверчиво смотрит коричневыми, размером с блюдца глазами, но в итоге расправляется с ужином вдвое быстрее, чем обычно. А после еды поглядывает на меня уже теплее и будто бы даже без гастрономического интереса.