Весной был большой скандал, когда Заболотная в класс принесла презервативы, найденные у матери в шкатулке с украшениями, а Саханчук с Евстафьевой надули в туалете и стали носиться, как очумелые, по коридору, где нарвались на директрису.
Я добавляю, что презервативы, между прочим, есть и женские.
– Же-е-енские ?
– Да.
Становится слышно, как смеются далеко в ночи вожатые. Выжидательную тишину надсадно пронизывают комары.
– А на что они, по-твоему, их надевают? А?
Крон, к сожалению, историк, а «Справочник фельдшера», который мама запирает в «херренциммершранге» на латунный ключ, об этом ничего не пишет. Я знаю, что сейчас будет, но от усилий воображения в голове возникает только образ лопнувшего шарика, обрывок которого засасываешь с силой, чтобы скрутить перед губами и вынуть размером с лампочку фонарика – чтоб напоследок треснуть по лбу самого себя.
Ответа не дождавшись, палата взрывается от хохота. Кто-то при этом пукает, что всех доводит до истерики. Еще немного, и непрочный домик рухнет: так исступленно бьется о простенки хлипкое железо. Триумфатор взлетает, как на батуте:
– Мамаякера! Мамаякера!
Это новое словечко они суют куда попало. Не зная, что слов на самом деле целых три: «Мама, я хочу». Кубинская песенка так и называется. Но, конечно, этим ничего уж не спасти – попытка ухватиться за соломинку.
– Уссаться можно, – всхлипывает он. – Кто там у нас дальше? Или по второму кругу?
Близнецы возражают:
– Жиртрест не рассказывал!
Такие они – всему ведут учет. Отец у них главбух. Дома у них конторская тетрадь, куда они заносят суммы за бутылки, собранные в сквере заводской столовой. Под графой «Приход».
Он поворачивается к спаренному койкой с ним соседу, который при своей массе наивно думал затаиться в темноте:
– Давай, Жиртрест. Смеши.
Обиженно:
– Я не Жиртрест.
– А кто же ты?
– Он Мясокомбинат, – опережают близнецы.
– Ну, Фишин…
По инерции палата осмеивает вполне нормальную фамилию.
– А хоть бы Мишин: ты давай-рожай. Язык проглотил? Ребята ждут!
Толчком он выбивает:
– Если я не знаю…
– Чего ты не знаешь?
– Анекдотов.
Палата: ха-ха-ха! Не знает анекдотов. Ну, Жиртрест…
– Давай, что знаешь.
– Книгу можно?
– Про Незнайку!
– И его друзей!
Близнецы мои лезут прямо из кожи вон.
– Про это книг не пишут. Не знаешь анекдотов, из жизни нам давай. Как мамина киска ест папину сосиску. Небось, подглядывал в замочную скважину?
– У меня нет папы, – начинает Фишин, но вдруг вскрикивает так, что смех обрывается: –Не надо !
– Чего не надо?
– А не надо!Так …
Всем становится как-то не по себе, но главарь спасает атмосферу:
– Как так?Как так ? Чего молчишь? Малину обосрал, а сам в кусты? – Бац! Бац! Шлепки ударов… – Фу! Жирный – даже бить противно. Еще и с буферами.
– Уга-га!..
– Только в зажимбол играть!
– Уга-га-га!
– Зажму во сне, сам будет виноват!
Дав палате отсмеяться, он приказывает продолжать, и кто-то послушно заводит на мотив старинного вальса про барсука и прочих зверей, которые не спят. Я накрываюсь с головой и выдыхаю в щелку, куда комар носу не подточит. Закрываю глаза и вижу перспективу одиночества на весь июнь.
И все же лучше, чем дома, где мама психует без Гусарова, отбывшего на сборы. Тихо вокруг.
Только не спит весь лес.
В каждом дупле, в каждой норе
Идет половой процесс…
Я просыпаюсь, когда врывается вожатый, который стоял за дверью:
– Какая грязь! Уму непостижимо! А если б мамы ваши услышали такое?
Даже интересно: до чего же они тут договорились?
***
На зябкое солнце сбегают все, как велено: в одних трусах.
Фишин – в шароварах и футболке. Еще и горло укутал вафельным полотенчиком. Переваливается, озираясь с заплаканным видом. Он толстый и одутловатый, сосед его по койке сильный и красивый, близнецы, они и есть близнецы… прочие – недомерки и как на одно лицо: стриженные под машинку и под «бокс». Скуластые, бледные, в расчесанных укусах и старых синяках. Недоверчивые глазки.