Никто никогда не видел виталину задницу торчащей из недр СМ-ки, но его кандидатская оказалась обсчитана так, что на ученом совете даже сорвала жиденькие аплодисменты. Да он, честно говоря, и не смог бы ничего обсчитать, потому что, во-первых, программер он никакой, а во-вторых, он эту диссертацию не то что просчитать, даже прочитать толком не смог. Я, конечно, не ребенок, и отлично понимаю, что когда он сейчас сует какому-нибудь клиенту свою визитку с буквочками «к т.н.», это выглядит чуть-чуть солиднее, чем мое: «Запишите телефончик, пожалуйста». Ну так я с клиентами почти и не контачу – это его дело.
Однако в итоге-то наш симбиоз нам обоим оказался одинаково выгоден. И когда с НИИ расплевались, Виталя меня в ту «пирамиду» за собой потащил. Не МММ, конечно, но первые хорошие деньги и у меня, и у него именно тогда появились. И из «пирамиды» вовремя Виталя меня вынул. Босса тогда спустя неделю на пороге собственной квартиры шлепнули, один зам в бега подался, а вторая сидит до сих пор, благо сексуальную ориентацию ей в колонии менять не надо. А мы немного отлежались на дне, да на личные сбережения Крышу и основали. Так в связке и идем – Виталя деловую часть работы на себя взял, вплоть до мытья в бане с крышей нашей Крыши, а я за науку отвечаю. Сейчас вот арманьяк попили под аккомпанемент грозы, а потом по домам отправимся – он в свой пентхаус или на дачишку, по Рублево-Успенке непритязательно расположенную, да и я в свою элитную безразмерную с зимним садом…
…Ахнуло без предупреждения, и так, что на столике подпрыгнули стаканы. Вспышки не было, только удар грома. Пока я предавался воспоминаниям, тьма перевалила-таки через Университет, и не спеша стекла в город. Палевый свет погас. Но дождь все еще был далек – здание Университета по-прежнему четко рисовалось на фоне живого мрака. После первого громового удара тишина стала еще глуше.
И в этой тишине расхохотался Виталий. Разобрало его сразу и здорово. Он крючился на шатком пластмассовом стуле, хватался за животик, повизгивал и постанывал, вытирал слезы, отдувался, но остановиться никак не мог. Казалось, при ударе грома у него внутри от испуга сгорел какой-то ослабленный алкоголем предохранитель, и наружу, приняв форму истерического смеха, вырвались давно подавлявшиеся эмоции. Что это за эмоции – страх ли, радость ли – не знаю, но то, что они копились в нем, я чувствовал и раньше. Сейчас, в состоянии приличного подпития, я, конечно, не собирался заниматься с Виталием психоанализом. И даже наоборот, мало-помалу подключился к веселью. Через какое-то время мы уже ржали в полный голос, поочередно не давая друг другу успокоиться. Хорошей декорацией к этой безумной сцене могли бы послужить беснующиеся вокруг стихии, но тут как раз природа смолкла совсем и окончательно. То ли не хотела мешать нашему веселью, то ли приближался ветер-предвестник. И среди ее молчания, в отделанной новым мрамором ротонде на вершине сталинской восьмиэтажки посреди Хамовников, две фигуры в дорогих офисных костюмах ползали на четвереньках, бессильно обнимали подпирающие круглую крышу столбы, хлопали друг друга ладонями по спинам и выделывали еще много чего, говорящего о жизнерадостном характере и спокойной совести.
Кончилось все тем, что Виталя разом оборвал смех, перевесился через балюстраду, и его вывернуло прямо на свеже-зеленую кровлю, отремонтированную не так давно за наш счет в обмен на право прирезать ротонду к территории офиса. Потом он пьяным движением развязал свой дорогущий галстук, аккуратно вытер им рот, и выкинул галстук в провал двора. Тут-то я окончательно убедился, что Виталя здорово перебрал, и ему тоже хватит. В трезвом виде он славился патологической чистоплотностью.