На следующий день после этого события я уехала отдыхать на все лето, а когда вернулась к сентябрю, к началу занятий в вожделенной Техноложке, моя жизнь перевернулась с ног на голову всего за каких-то несколько дней.
Первое сентября прошло весело, я познакомилась с группой, изучила расписание, отсидела вводную лекцию, а потом мы пошли развивать дружеские связи в ближайшее злачное место, коим оказался бар «SPB» на 2-й Красноармейской. В нашей группе оказалось всего три девчонки, включая меня, остальные двенадцать человек — парни. Хотя меня после достопамятного выпускного к лицам мужского пола не особо тянуло. Заинтересованные взгляды одногруппников вызывали раздражение, и я молча порадовалась, что не стала выряжаться в первый день взрослой жизни. Джинсы, футболка и завязанный на шее свитер на всякий случай, вдруг прохладно будет. Короткие темные волосы вечно торчали в разные стороны, не поддаваясь расческам, и я давно махнула на них рукой, и с утра обычно просто проходила пару раз щеткой по кудряшкам, и все. В общем, завалились мы всей честной компанией в бар, я тут же пристроилась с краю около Оксанки — роскошной блондинки с обалденной фигурой, которую наши парни облизывали глазами. Вот и ладушки, я на ее фоне вообще никак не выделяюсь, что мне и надо.
Мы сидели, болтали, пили пиво, курили — я обзавелась этой вредной привычкой летом, — и ничто не предвещало беды. А потом зазвонил мой мобильник.
— Да? — Я вышла на улицу, чтобы нормально слышать.
Номер, кстати, незнакомый, и меня кольнуло предчувствие.
— Софья Александровская? — Мужской незнакомый и усталый голос.
— Я, а что? — сразу насторожилась.
— Вы где сейчас находитесь?
— На Техноложке, — подозрения усилились, а сердце нехорошо сжалось от предчувствия.
— Александровская Татьяна Владимировна и Александровский Константин Иванович кем вам приходятся?
Сердце превратилось в ледяной ком, а пальцы рук и ног похолодели. Предчувствие перешло в уверенность.
— Р-родители, — я запнулась. — Что с ними? — чуть не сорвалась на крик и нервно сглотнула, достав сигарету. Руки дрожали.
— Авария, — кратко ответил незнакомый мужчина. — Сожалею, ваш отец погиб на месте. Мать в реанимации. Надежды мало, черепно-мозговая и множественные переломы с внутренними повреждениями. Они с трассы вылетели…
Дальше я не слушала. Не обращая внимания на прохожих, косившихся на меня, медленно сползла по стене и села на асфальт. Так и не зажженная сигарета выпала из ослабевших пальцев, а в носу защипало. Мужик говорил что-то еще, назвал адрес, куда мне надо подъехать — как раз на место аварии, спрашивал, есть ли родственники, а я не понимала его слов, отвечала на автомате. Ужасное известие в голове не укладывалось до тех пор, пока не увидела накрытое простыней в пятнах крови тело. Лицо папы можно было узнать, хотя оно выглядело страшно в кровоподтеках и ссадинах. Я сглотнула, судорожно кивнула на вопрос, мой ли это отец, и меня тут же вывернуло на обочину.
Это случилось на Московском шоссе, между Шушарами и Ленсоветовским поселком, родители от знакомых возвращались. Какой-то придурок, по рассказам очевидцев, на черном Джипе, летел по трассе на встречке, задумал, видимо, обогнать, а тут мои родители ехали. В общем, папин старенький «форд» вынесло и перевернуло, пострадали еще машины, но… Папа умер сразу, там некстати дерево оказалось на пути. Машину вскрывали лазерным резаком, потому что салон жутко покорежило. Естественно, виновник аварии не остался на месте, а унесся в неизвестном направлении.
Несчастный случай, такое часто бывает. Номер джипа, конечно, не успели запомнить. Я пребывала в таком глубоком шоке от происходящего, что добиться от меня внятного слова никто не мог. Больница, куда маму отвезли, находилась на Костюшко, и я поехала туда же на «скорой». Выпав из страшной реальности, пришла в себя только в белом длинном коридоре около двери с надписью «Операционная». Добрые врачи укутали в одеяло, всучили в руки стакан с успокоительным, да еще в машине вкатали парочку уколов, а меня все не отпускало. Сколько я там просидела, уставившись в стену невидящим взглядом, не знаю. Когда вышел усталый широкоплечий дядька в халате и маске и сообщил, что они сделали все возможное, но, к сожалению, операция не помогла, я посмотрела на него, залпом выпила остатки жидкости в стакане и ушла в обморок.
…Как чувствует себя подросток в восемнадцать лет, оставшись без родителей? Хреново, если не сказать хуже. После смерти мамы психика наконец включила защитные механизмы, и у меня случилась долгожданная для врачей истерика, что всяко лучше продолжительного шока. Два дня я пролежала в той больнице на успокоительных и снотворном, от рыданий глаза и лицо опухли, голос почти пропал, и я хрипела, как неисправное радио в поисках волны. Еду в меня впихивали силком и грозили капельницей, если не перестану взбрыкивать. Пришлось давиться, но есть. На третий день я нашла силы взять себя за жабры и хотя бы временно запихать все эмоции и переживания подальше — надо было заняться организацией похорон. Из родственников в Питере остался только брат папы дядя Миша, который жил в своем доме под Петергофом. Он и помог тогда. Забрал из больницы, привез домой.
— С тобой остаться, Соня? — спросил дядя Миша, высадив меня у подъезда.
Глядя прямо перед собой, отрицательно помотала головой. Сейчас мне хотелось просто побыть одной.
— Глупостей не наделаешь? — Он нахмурил кустистые брови.
— А? — Я очнулась и непонимающе уставилась на него. — Дядь, ты чего? Мне восемнадцать, какой суицид? Мне еще искать тех ублюдков, что маму с папой грохнули. — Перед глазами снова все поплыло, слезы покатились по щекам.
— Следователи пусть ищут, — дядя нахмурился сильнее. — Тебе учиться надо. Денег подкидывать буду, с работой не торопись пока. Может, чего придумаю.
— Я найду, — тихим голосом повторила я, упрямо сжав губы. — Полиция может до скончания веков копаться с этим делом…
— Ладно, — вздохнул дядя. — Похоронами займусь, ты отдохни пока, только на учебе предупреди.
Я вышла, а он уехал. Поднимаясь на третий этаж, отстраненно думала, что теперь делать с трешкой, так неожиданно доставшейся мне в пользование. Сдавать? Не, жить с незнакомыми людьми одной опасно, мало ли, что у кого на уме. Впускать чужих людей в дом, где я прожила всю жизнь, тем более не хотелось. Продать и купить однушку? Более подходящий вариант, остальное можно вложить куда-нибудь, чтобы проценты капали, будет капитал на черный день, пока сама на ноги не встану. Потому что для меня одной столько свободного пространства слишком много. Да и… жить воспоминаниями не дело, у меня цель есть. Несмотря на кошмар случившегося, мое хваленое упрямство не давало депрессии затопить с головой, побуждало что-то делать и куда-то двигаться. Проще всего махнуть рукой, сдаться, сесть на попе ровно и покрываться мхом, жалея себя и ненавидя весь мир за то, что он такой плохой. Нет уж. Я найду того, кто сидел за рулем джипа, и убью. Кровожадно для восемнадцатилетней? Плевать. Меня лишили самых дорогих и близких людей, и я хочу знать, кто это сделал. В наш самый гуманный суд в мире и самых честных судей я уже давно не верю.
Еще оставались два приятеля Федьки, развлекавшиеся со мной в ночь выпускного. Да-да, я не забыла и про них. Короче, есть чем заняться кроме бесполезного копания в собственном горе. Хватит, и так два дня в больнице прохлаждалась.
За этими мыслями поднялась на свой этаж и замерла, уставившись на торчавший в двери сложенный листок бумаги. Это кто тут мне любовные письма таким оригинальным способом шлет? И не вытащили, поди ж ты. Выдернула, развернула, прочитала. «Ты следующая, тварь!» Опа. Открыв дверь, вошла в темный коридор, включила свет, снова и снова пробегая глазами одну строчку, отпечатанную на принтере. Страха не было, вместо него появился нездоровый азарт: я поднесла листок к носу и втянула воздух, словно надеясь что-то унюхать. Пальцы легко пробежались по надписи, и… подушечки кольнуло странное ощущение. Перед глазами замелькали образы, почему-то Федькина ухмыляющаяся рожа. Потом словно кто-то на паузу нажал, память услужливо подбросила картинку пару раз виденного мной папаши сдохшего ублюдка. Тучного краснолицего мужчины в дорогом костюме, пиджак которого не сходился на внушительном пузе. Ага-а-а… Пальцам стало тепло, и я откуда-то поняла, что вычислила автора записки. Папочка Федьки, значит, считавший меня виноватой в смерти его сына.