Дверь купе отъехала в сторону.
— Прибываем на станцию Поповка. Стоянка двадцать минут. Рекомендую пассажирам прогуляться по перрону. Далее до Мокошь-града состав проследует без остановок. — Вагонный оттарабанил текст как по писаному.
Мое «спасибо» разбилось о быстро закрывшуюся дверь. Видимо, проявлять вежливость в дороге было с моей стороны лишним.
Колеса протяжно завизжали. Состав остановился, гася скорость.
— Поповка! — проорал вагонный в коридоре и загремел металлом дверей и подножек.
Спутники мои поднялись с мест, засуетились, желая сколь возможно быстрее приступить к моциону на перроне. Угрюмый Скворцов, воспользовавшись случаем, быстро и незаметно для супруги облапил одну из шансонеток. Я сидела, ожидая. Не люблю суеты. Когда вагон опустел, я вышла в коридор, дощатый пол которого был грязен, а оконца — мутны. Билет второго класса позволил мне путешествовать вот с таким вот относительным комфортом. Матушка настаивала, чтоб ее чадушко Геля купила билет в первый класс, где подушечки сидений были мягкими и разносчики баловали богачей канапе и горячим чаем. Но чадушко, то есть я, видимо унаследовавшее прижимистость от покойного батюшки, предпочло сэкономить семейные финансы. Мне и второй класс немало обошелся. Потому что поезд — гнумский, стало быть — частный, стало быть — дорогой. На казенке доехать вполовину меньше бы вышло, но и времени бы вдвое больше потребовало — всем известно, что гнумы над своими поездами подколдовывают, оттого и скорость у них приличная, и поломок в дороге почти не случается. А в приглашении четко указано: «Явиться Е. Попович первого числа серпеня по адресу Мокошь-град, улица Верхняя, дом Кресты». Кстати, адресок-то уточнить придется, а то как туда с вокзала добраться, я даже не представляю. И кто столь чудно дома-то обзывает? Дом Кресты! Нет чтоб номера по улице всем понамалевывать. И почтарям сподрука, и мне не заплутать. Мокошь-град — это же вам даже не Вольск, огромный город, столица.
Я свернула налево, в дамскую комнату, на удивление чистую и удобную. Там был рукомойник с полотенцами, зеркальце, прикрепленное над ним, и даже объемный несессер с гребнями, пуховками и разной швейной мелочовкой. Пользоваться вещами общего пользования в местах общего пользования я была не приучена, собственные мои туалетные принадлежности остались в багаже — непростительная оплошность, за которую я себя не раз еще укорю, — поэтому я просто положила очки на полочку рукомойника и поплескала в лицо водой, затем пригладила мокрыми руками растрепавшиеся в дороге волосы. Из зеркальца на меня смотрела барышня самой простецкой наружности: излишне круглолицая — неизвестно, от какого предка мне достались в наследство эти высокие скулы, но удружил он мне знатно, с острым подбородком, пуговкой носа, на которой умещалась дюжина веснушек, и глазами-плошками лягушачьего цвета. Я вздохнула. Ничего-ничего. С лица воду не пить. Тем более что в человеке наиглавнейшую роль играют не внешние, а внутренние качества. Коли бы я когда-нибудь замуж собралась, а в мои почти двадцать годков возможность этого приближалась к нулю, мой избранник был бы так же, как я, неказист, но прекрасен душой. А еще он разделял бы идеи суфражизма, кои я почитаю единственно верными.
Я надела очки, которые, по меткому замечанию маменьки, нужны мне были, как корове седло. Зрением я обладала превосходным, но решила, что барышне, чей цвет волос соперничает с цветом взбесившейся морковки (матушка и здесь не оставляла меня добрым словом), следует хоть каким аксессуаром подчеркнуть свою деловитость. Потому как эта барышня ехала в столицу работать. И не певицей или белошвейкой, а…
Дверь туалетной комнаты прогнулась, будто в нее пытался вломиться медведь-шатун. Я повернула защелку и едва успела вжаться в стену, чтоб не получить увечий.
— Ну сколько можно там торчать? — крикнула гневно одна из моих попутчиц-хористок. — Битый час жду, когда освободится!
Я сочла ее поведение невежливым и попросту скандальным. Но мы, суфражистки, обязаны хорошо относиться ко всем женщинам без исключения. Ибо они — наши сестры во… Неважно, в чем, после придумаю.
А сестра моя «по полу» тем временем ввалилась в комнату, даже не позволив мне прежде выйти. «Сестра по полу» — как-то не очень… Суть передает, но звучит отвратительно. Надо будет еще подумать над терминологией. Я так и осталась стоять у стены.
Хористочка моей брезгливостью не обладала. Она раскрыла несессер, стала по очереди доставать флакончики, нюхать, душиться за ушами и на сгибах локтей, затем завладела картонкой с пудрой и стала обильно пудриться. Я чихнула.
— Звать как? — строго спросила барышня.
— Геля, — ответила я, давя в себе желание присесть в книксене, поскольку в тоне собеседницы мне послышались маменькины интонации, коим я противостоять не могла.
Хористка была хорошенькой — обладала той самой юной красой, которую не могли скрасть ни вульгарные одежки, ни обилие краски на лице. Моложе меня, лет семнадцати, наверное. Но в ее карих глазах сквозила некая умудренность жизнью, которую я, девочка домашняя и залюбленная, приобрести в свои годы не успела. Барышня хмыкнула, имя мое одобряя:
— А меня — Жозефина.
Я тоже хмыкнула — востроглазая моя попутчица со своими смоляными кудряшками своему псевдониму очень соответствовала.
— Это не прозвание для сцены, — правильно расшифровав изданный мной звук, пояснила барышня. — У меня и в метрике так записано. Родители мои очень синематограф обожали.
— Жозефина и история коварного обольщения? — уточнила я.
Та кивнула.
— А как же тебя родители одну в дорогу-то отпустили, дитятко?
— А чего такого?
— А того, что фильме этой лет пять от силы.
Жозефина дробно рассмеялась:
— Выкупила ты меня, лисица рыжая! Не мое это имя — Матреной кличут. Матрена Ивановна Величкина.
Она степенно поклонилась.
— Мещанского сословия, осьмнадцати годочков от роду. Еду в Мокошь-град в столичном театре пробы проходить. Ежели повезет, увидишь меня на сцене. Это ежели тебе повезет, билеты-то на представления недешевы.
Матрена-Жозефина была права. Если повезет… Но я не за театрами путешествую. Однако ее официальное представление требовало такого же обстоятельного ответа.
— Евангелина Романовна Попович, дворянского звания. Путешествую из Орюпинска Вольской губернии.
— За какой надобностью? А ну как тоже в театр поступать?
Я покачала головой:
— Сыскарем в разбойный приказ.
— В жандармы? Врешь! Не бывать тому, чтоб бабу в разбойный приказ оформили!
Матрена развернулась ко мне всем телом, только юбки ее многослойные взметнулись, пыль разгоняя, руки в бока уперла и давай на меня наступать с видом самым что ни на есть угрожающим.
Перфектно! Теперь барышня в ажитации, а я у нее в плену. И что при такой оказии делать предписано? На помощь звать?
— Вот те крест! — Я широко перекрестилась. — Только не в жандармы, те конные, а я… по сыскному ведомству буду.
— Не верю! — Барышня остановилась, но не от моих слов, а оттого, что идти ей было уже некуда, дальше начиналась я.
— Три года назад наш августейший монарх для всей империи Берендийской указ издал, что женщины наравне с мужчинами на благо Отечества трудиться допускаются. И нет по тому указу разницы, кто служит — мужик али баба, а принимаются в расчет только усердие да таланты.
Ну, тут я, конечно, слегка преувеличивала. Указ тот судьбоносный все больше на бумаге и оставался. Потому что одно дело документ написать, а другое — весь уклад жизненный для всего государства перекраивать. Но по мелочи двигалось дело, да. Трудно было женщине, к примеру, в пожарные пойти или полком командовать. Но вот курсов самописных открылось за три года немало, да для телефонных барышень курсы специальные, и медичек готовили даже и при университетах, и… Впрочем, на этом все. Но я для себя решила — что не запрещено, то разрешено. Тут уж главное — прецедент создать. И подала прошение о зачислении на сыскные курсы в губернском Вольске, до коего от нашего Орюпинска не больше суток конной езды. А когда мне отказано было, не поленилась в Вольскую библиотеку заглянуть да копию того самого Берендиева (монарх у нас Берендий, четырнадцатый по счету) указа себе заказать. Так с указом наперевес в присутствие и вломилась, и не ушла, пока меня не приняли. Со мной на курсах только парни учились. Мне во всем приходилось лучше их быть, и не просто на капельку, а о-го-го насколько! И сдюжила-таки! Все экзамены выпускные на «отлично» выдержала. Единственная со всего потока. И единственная же распределение в Мокошь-град получила, в столицу нашего государства. Матушка от гордости ажно светилась вся, с соседками здороваться забывала, того и гляди — вознесется от переполняющей благодати.