До Мокошь-града весь вагон первого класса был в полном моем распоряжении, никто из его пассажиров на свои места так и не вернулся. Только минут через двадцать после того, как мы сделали еще одну незапланированную остановку и чардей со своим пленником сошли с поезда, в вагон явилась неприветливая гнумская барышня с ведрами и шваброй, которая споро подмела все осколки и протерла все поверхности мягкой тряпицей.
На вокзал Мокошь-града мы прибыли незадолго до полуночи. Я поторговалась с извозчиком на привокзальной площади и без четверти час была уже на Мясоедской под обшарпанными дверями меблированных комнат «Гортензия». Райончик был не тот еще, нет, он был просто-напросто трущобным. Кабы я загодя знала… А хотя… дешевле в столице я все равно ничего пристойного не найду.
Я заколотила в дверь молоточком, велела заспанному смотрителю снести мой саквояж в номера и только тут вспомнила, что свой сундук из багажного вагона забрать так и не удосужилась.
Постель была жесткой, в стенах шебуршали крысы, из рукомойника, прибитого у входа ржавыми дюймовыми гвоздями, всю ночь капала вода. Я считала эти капли, пытаясь заснуть, и все никак не получалось. Дорожное платье мое безнадежно испорчено, другого нет. В чем идти завтра к новому начальству, я даже не представляла. И шляпку я где-то в приключениях обронила. А ведь барышне по улице без шляпки идти никак не можно! Эх, Гелька, все гордыня твоя непомерная. Обрадовалась, что нужна, что чардей твоими услугами не брезгуют, и забыла обо всем. А ведь знала, что если мужчины — существа опасные и беспринципные, то чардей среди них самые что ни есть…
Кажется, я заснула именно на вот этих вот обидных размышлениях. Проснулась на рассвете, вполне отдохнувшей и в приличном настроении. Как говаривает матушка, если не можешь изменить ситуацию, измени к ней свое отношение. Ну подумаешь, в первый раз начальство меня в дорожном платье узрит. И ничего страшного. Зато сразу поймет, что барышня не куры строить в столицу явилась, а на благо Отечества работать.
Я расстелила на голом столе давешнюю газетку, прямо статьей про пауков-убийц кверху, поставила на нее свои дорожные ботинки и от души прошлась по ним бархоткой. Тонкая кожа залоснилась, что добавило мне настроения. Выйдя в коридор, отыскала давешнего смотрителя, прикорнувшего за конторкой в углу, и стребовала с него швейный набор, попутно узнав, что на кухне можно разжиться утюгом и даже услугами прачки за малую копеечку. Люди здесь жили все сплошь неприветливые и какие-то пыльные. И смотритель, и мальчик-посыльный, и кухарка, и прачка — все были как будто древними старичками, с потухшими взорами и жестами, которые давались им через не хочу. Жиличка-соседка, встреченная мною в коридоре, была такой же точно — хмурой неповоротливой бабищей, мазнувшей по мне мутным взором и прошедшей далее, даже не ответив на приветствие. Я зашила порванный на локте рукав, от души наутюжила платье и даже скроила из второй нижней юбки белоснежный воротничок, призванный прикрыть неопрятно взлохмаченную ткань на груди.
Я вертелась перед засиженным мухами зеркалом, когда в дверь постучали. На пороге стояла та самая бабища-соседка, но в этот раз она просто лучилась приветливостью и даже, кажется, подхихикивала:
— Ты, значит, Геля будешь?
— Буду, — кивнула я, понимая, что в этом платье я на улицу не выйду даже под конвоем. Вид был придурковатым, особенно на общий образ работал новый кружевной воротничок, всем своим видом вопивший: «Я был нижней юбкой! Хе-хо!»
— Тебе тут кавалер пакет передавал!
— Какой кавалер? — Мне почему-то вспомнился кавалер ордена, давешний начальник поезда, и я слегка смешалась.
— Эльдаром назвался. — Баба бросила на стол шуршащий оберточной бумагой сверток и прижала ладони к раскрасневшимся щекам. — Бойкий малый! Хват! Передайте, говорит, милейшая раскрасавица, эту вот посылочку барышне Геле да скажите, чтоб она в присутствие не опаздывала.
Тетка уселась на стул и обернулась ко мне:
— Ну давай, раскрывай. Посмотрим, что там.
Уходить она явно никуда не собиралась, и, хмыкнув, я потянула завязки пакета. Там был мундир! Настоящий черный суконный чиновничий мундир. Дамский! Длинный сюртук с двумя рядами латунных пуговок, кипенно-белая блуза с изящным жабо, длинная юбка и шляпка с небольшими полями и кокардой разбойного приказа справа на тулье.
Перфектно! Я чуть в пляс не пустилась и не расцеловала тетку во все четыре ее подбородка. Если таким образом господин Мамаев благодарил меня за помощь, он угадал.
Я быстро разделась, вовсе не стесняясь чужого присутствия. Сюртук был широковат в талии, зато грудь облегал как влитой.
— Сымай, — скомандовала тетка, слюня кончик нитки, — подошьем.
Я замялась.
— Не сумлевайся, барышня. Дело свое знаем, почитай, четверть века в швеях… Меня, кстати, Лукерья Павловна кличут, но ты меня можешь тетей Лушей звать.
Я послушно протянула тете Луше сюртук.
— И юбку скидавай, — командовала соседка. — И накинь чего-нибудь — сходи на кухню, скажи девкам, что от меня, пусть они нам чайку соберут и к чайку чего-нибудь.
Я оделась и спустилась вниз. На кухне на меня сперва попытались наорать, но, узнав, что я по повелению Лукерьи Павловны, быстро сменили гнев на милость. Да чего там на милость, на подобострастие, — тетя Луша оказалась нашей хозяйкой, владелицей меблированных комнат «Гортензия».
Через полчаса мою комнатенку было не узнать: здесь стало многолюдно и как-то по-домашнему суетливо, стол ломился от яств, пыхтел самовар, матово поблескивал в солнечных лучах настоящий фарфор чайного сервиза.
— Ковер ей сюда принесите, — командовала тетя Луша, уверенно накладывая стежок за стежком, — Манька пусть прибраться придет через часок, когда барышня в присутствие удалится, да скажите Гришке, чтоб на чердаке пошуровал, у меня там два кресла от гарнитура почти непользованные.
Я тихонько сидела и прихлебывала чай, боясь спугнуть нежданно свалившиеся на меня чудеса.
— А ты, барышня Геля, не удивляйся. Ты — чиновница, большой человек, и жить должна в приличиях. Манька! Сходи к Петровне, скажи, на чай ее приглашаю сегодня ближе к вечеру!
Я поняла, что милости мне придется отрабатывать, послужив заведению тети Луши в качестве завлекательной вывески.
И вот я, Евангелина Романовна Попович, новоиспеченная столичная чиновница, ступила на улицы Мокошь-града. В сопровождение мне был выделен посыльный Гришка, которому велено было меня до присутствия довести, ворон не ловить, по сторонам не глазеть.
Я предчувствовала начало новой жизни, и меня не смущал ни моросящий дождик, ни трущобная Мясоедская улица, ни подозрительные личности, ее населяющие. Я была счастлива. Заломив набок шляпку и поправив очки, я скомандовала Гришке:
— Веди!
Глава вторая
В коей грядет первое задание сыскаря и появляется слишком много пауков
По платью тако же примечается, что в ком есть благочинства или неискусства: легкомысленная бо одежда, которая бывает зело тщеславна и выше меры состояния своего, показует легкомысленный нрав. Ибо для чего имеет девица (которая токмо ради чести одежду носит для излишнего одеяния) в убыток и в долги впасть: сего честная девица никогда не делает.
Юности честное зерцало, или Показание к житейскому обхождению…
Эльдар Мамаев с самым покаянным видом сидел в кабинете Крестовского. Ванечка отдыхал, заняв широкую лавку в арестантской, неклюд подремывал там же, неподалеку, разлучать его с чардеем, пока не развеется колдовство, было опасно для его же, неклюдского, здоровья. А Эльдар, бодрый, как летний жаворонок, уже успевший с утра провернуть несколько важных и неотложных дел, отдувался перед начальством за всю честную компанию.
— Стрельба, Эльдар! — Крестовский раздраженно бросил на стол шероховатый лист гербовой бумаги. — А если гнумы в негодовании соберутся жаловаться на нас в имперскую канцелярию?