Но вдруг он увидел Гренилде. Она была все еще в самом пекле битвы. Ее грациозность создавала впечатление танца среди врагов, стремящихся убить ее. Олаф был взбешен: она не послушалась его строгого наказа. Страх опять сковал его. Это был страх из его сна, теперь он понял, что змеями были датчане.
Он окликнул ее. Сапфировые глаза устремились на него через все поле. И она бросилась к нему, останавливаясь, чтобы расправиться с нападавшими сзади, опять бежала, то и дело взмахивая могучим мечом.
Но было слишком много датчан, и все они — с боевыми топорами, копьями, цепями и мечами. Олаф выбежал навстречу, крича Гренилде, чтобы она следовала за ним. Они вдвоем были против десяти, но тела врагов все равно падали под ударами их мечей.
— Идем! — крикнул Олаф. Он вышел навстречу последнему сопернику, едва сознавая, что ранен в руку и кровь капает на кольчугу. Ноги подкашивались от глубокой открытой раны в бедре, но он не хотел сдаться из-за усталости и боли. Он должен сражаться как демон, забыв обо всем, кроме того, что необходимо выжить.
Бой не утихал, пока не пал последний противник. Олаф бросился в лес, ища Гренилде среди деревьев; наконец она откликнулась. Идя на голос, он нашел ее, лежащую на листьях. Сейчас она была прекраснее, чем когда-либо. Он не замечал ни пота, ни грязи, ни крови. За этим ужасным гримом, покрывавшим ее лицо, он видел только глаза, прекрасные глаза цвета сапфира. Они смотрели на него с любовью, а потом начали тускнеть. Она закричала в предсмертной агонии.
Олаф упал на колени.
— Нет! — вопил он, поворачивая ее тело, чтобы найти раны. Обнимая ее, он весь испачкался в ее крови. Рана была на спине. Он откинул свою крупную золотистую голову и застонал. Жизнь начала покидать ее. Руки, протянутые ему, были холодны и слишком слабы, чтобы ухватиться за него.
— Мой любимый, — шептала она.
Поглаживая спутанные волосы, он наклонился и поцеловал ее в губы, не обращая внимания на ужасный запах смерти в воздухе.
— Я буду любить тебя вечно, — клялся он. Их дыхания смешались. — Ты не должна покидать меня.
Он пытался улыбнуться ей. Грудь Гренилде напряглась, и из нее вырвался с шумом воздух, она забилась в приступе кашля. Кровь тонкой струйкой стекала с ее губ, а он целовал их снова.
— Не умирай, — умолял он, — пожалуйста, не умирай.
С трудом шевеля пересохшими потрескавшимися губами, она прошептала:
— Возьми меня, любимый… Твое тепло убьет холод смерти. О, возьми меня… мой господин… возьми меня… мне холодно… так холодно… как в ледяной шторм у нас на родине.
Ее шепот стих.
Он схватил ее и начал трясти, потом сел и, прижимая мертвое тело к своей груди, убаюкивал ее, как ребенка, нашептывая ласковые слова.
Когда Олаф наконец опустил тело на землю, солнце уже зашло. Он стоял, дрожа; горечь утраты и боль становились невыносимы для него, слабого и уставшего. Запрокинув свою золотистую голову, Олаф стонал, скорбя от безысходности, взывая к небесам. Он говорил богам о своих неудачах, о своих муках и потерях… Даже датчане, самые жестокосердые варвары, трепетали перед своими богами и молились им. Это был страшный вой Волка, разносивший вокруг холод ужаса и смерти.
С высокого холма Аэд Финнлайт оглядывал озеро. Он видел вокруг кровавое месиво. Посреди поля стояли датчане. Было ли дело в превосходящей силе, хорошей организации, или Святой Патрик услышал их языческие молитвы, никто не знает, но они победили. Дублин, бывший норвежским городом на протяжении многих лет, теперь перешел победившим датчанам.
Опустившись на одно колено, Аэд сомкнул глаза и молился. Тела, которыми было усеяно поле, были вражескими, но он не ощущал удовольствия при виде ужасной дани смерти. «Пусть этот кошмар закончится, — молился он про себя, — пусть датчане уходят в свой Дублин и строят там крепости. Пусть они прекратят свои бесчисленные набеги. Дай нам пожить мирно…»
Аэд не чувствовал облегчения от своей молитвы. Он понимал, что происходит внутри него, и это все объясняло. Было странное предчувствие: то, чему он был свидетелем сегодня, только начало чего-то более ужасного. «На все воля Божья», — прошептал он сквозь накатившую волну боли.
— Отец!
Кто-то тронул его за плечо. Аэд повернулся к своему сыну Ниаллу из Улстера. Ниалл был могучим мужчиной тридцати лет, красивым молодым великаном, мудрым, как и его отец, с проницательными угрюмыми зелеными глазами.
— Фенвен и Маэлсечлайнн ждут нас, отец. Мы дола поехать получить дань с датчан для Святого Патрика.
Аэд кивнул и поднялся на ноги, его кости хрустнули и он поморщился. Он совершенно не беспокоился о своем здоровье. У его сына не было никакого желания завладеть короной при жизни отца. А вообще, Аэд иногда сомневался в том, что Ниалл займет когда-нибудь место Ард-Рига. Этот титул не обязательно передавался по наследству; он оспаривался несколькими сильными королевскими родами. Ниалл был обременен своими собственными заботами в Улстере, к тому же с севера постоянно исходила опасность нападения викингов.
Всегда найдутся люди, готовые свергнуть неосторожного короля, и человек на месте Аэда не мог позволить себе выказывать слабости. Он взял поводья и вскочил на лошадь с такой ловкостью, что никто другой бы и не подумал, что у него больные кости.
— Едем к датчанам, — сказал он сыну.
Заиграли трубы, и ирландцы тронулись в путь.
Когда они добрались до места, наступили сумерки. Отец с сыном все же продолжали свой путь, пробираясь сквозь тела убитых, к палатке Фриггида Кривоногого, предводителя датчан. В поспешно устанавливаемом лагере горели костры. Датчане прекратили ставить палатки и таскать добычу, завидев ирландцев. На их лицах сверкали улыбки победителей, их коварные взгляды холодили сердце и как будто предупреждали, что обещанное перемирие продлится недолго.
Но все-таки Аэд без страха взирал на Фриггида, несмотря на отвратительный нрав дикого рыжего датчанина.
Действительно, Фриггид находил удовлетворение в приступе ярости, исказившей черты его лица, когда закричал своим людям:
— Найдите его! Волк должен умереть!
Фриггид смягчился, лишь обращаясь к Аэду.
— Смерть, Ард-Риг.
Аэд счел нужным мрачно улыбнуться. Этот наводящий ужас датчанин боялся, боялся, что один норвежец останется в живых… Волк.
Олаф находился с Гренилде всю ночь. Утром он был уже совсем другим человеком, спокойным и даже более решительным. Рана на его ноге гноилась, но он не думал об этом. Он взял Гренилде на руки и бродил в поисках воды. Солнце обжигало, но его поступь была ровной. К середине дня он нашел ручей и нежно обмыл ее, касаясь тела с благоговением, лаская шелк волос, атласную бронзовую кожу.
Остаток дня он провел, сооружая могилу. Когда ложе было готово, он положил туда Гренилде, вложив ей в руки меч. Затем сложил большой костер, так как хотел, чтобы ее путешествие в Вальхаллу было недолгим. Она полетит вместе с ветром, рядом с богом войны Водяном и, вероятно, станет принцессой там, на небе, если не смогла стать ею на земле.
Когда все было готово, он поцеловал ее холодные губы. Оглядевшись, нашел кусочек кремня, высек огонь и с помощью факела поджег могилу. Огонь быстро разгорелся. Стоя на берегу ручья, Олаф смотрел на пламя, похожее на еще один закат. Его взгляд был устремлен вдаль. Он не оплакивал больше своего горя. Оно стало частью его, вошло в сердце.
Утром Олаф с трудом поднялся. Раны причиняли ему невыносимые страдания. Он нагнулся над ручьем и жадно пил, потом решил промыть раны. Бедро горело так же сильно, как огонь на могиле Гренилде.
Он начал промывать рану, но слабость лишила его последних сил. Он упал в ручей, лицом в грязь, его золотистые волосы теперь стали серыми и путанными. Волк потерял сознание, но мог дышать.
ГЛАВА 4
Осторожно передвигаясь по хижине, Эрин тихо оделась в короткую шерстяную рубаху, тяжелые кожаные краги и затянулась ремнем с золотой инкрустацией. Возможно, ей придется долго скакать верхом, обычная женская одежда будет стеснять ее. Сняв свой зеленый, как листва, плащ с крюка у двери, она набросила его, закрепив брошью на шее. Только она дотронулась до тяжелой деревянной задвижки, как храп Мергвина смолк.