При воспоминании об этом она содрогнулась, переживая весь кошмар заново – эти движения языка по кровоточащей груди, лицо Нисевича, выражавшее высшее наслаждение…
Федор крепко прижал ее к себе, словно хотел уберечь от жутких воспоминаний. Марина жалко всхлипнула. Никто не знал об этих «забавах» с Денисом, да и не поверил бы никто. Благополучный семьянин Нисевич и надменная, холодная и неприступная стерва Марина Коваль – все это никак не вязалось с тем, чем он вынуждал ее заниматься. Кто поверил бы, что эта самая Коваль по первому требованию опускается на колени, открывая ярко накрашенный рот, ложится куда угодно – на стол, на пол, на подоконник… После того, как Денис порезал ей грудь, Марина два дня работала с температурой, глотая аспирин и антибиотики, ее тошнило от вида и запаха крови, а на следующем дежурстве она снова пошла к нему… Это смахивало на маразм, помешательство, но отказать ему Марина не могла, словно попав в рабство. Его глаза притягивали, как магнитом, избавиться было невозможно… Выбираясь из постели, Коваль обретала способность нормально соображать, подавляла Дениса, как и всех вокруг, своим высокомерием. Но по ночам все это возвращалось к ней бумерангом, и любовник мстил за дневные обиды порой очень жестоко, причиняя физическую боль.
Федор неожиданно поднял ее с кровати, повел в душ и там, засунув под воду, сказал:
– Я вчера еще начал подозревать, что у тебя с головой не все ладно, но чтоб такое… Все, хватит реветь, не выношу женских слез. Поедем в лес, погуляем, развеемся, а то от тебя с ума можно сойти.
Натягивая в гардеробной узкие синие джинсы, Марина подумала, что зря выложила Федору правду о своей личной жизни – ее заморочки принадлежат только ей, и больше никто их не поймет. Но, с другой стороны, было так тяжело носить это в себе. Подруг у Марины никогда не было.
Когда она вышла из гардеробной, Федор тихо свистнул:
– Подружка, ты выглядишь просто сногсшибательно! Какие ноги…
Марина повернулась, давая возможность рассмотреть остальное. Но он взял ее за руку и попросил:
– Не поворачивайся спиной, иначе никто никуда уже не поедет. Я никогда не вел себя так безрассудно, ты вынуждаешь меня терять голову.
Коваль потянула его к двери, заодно подзывая собаку. Пихнув пса на заднее сиденье джипа, они поехали к Федору, чтобы он, наконец, сменил свой камуфляж на гражданскую одежду. Жил он в той самой пресловутой Ершовке, на пятом этаже старой «хрущевки». Квартира была уютная, но слегка запущенная, что не удивило женщину – человек не был дома полгода. Поразило другое – огромная коллекция холодного оружия. На одном из клинков Марина увидела бурые пятна. Кровь.
– Страшно? – спросил Федор, входя в комнату уже в джинсах и кожаной куртке.
– Нет, – пожала она плечами. – Просто странно, всегда считала, что оружие держат чистым.
– Это другой случай. На лезвии кровь моего врага, я убил его этим клинком.
– Зачем?
– Хороший вопрос! – жестко процедил Федор. – Очень женский.
– Почему женский? – удивилась Марина.
– Потому, что женщины понятия не имеют о дружбе и долге. Я сделал то, что был должен, отомстил за друга. Его зарезали в плену, я нашел того, кто это сделал. Вот так. Вернулся домой, в запой упал на два месяца, чуть со службы не поперли. Когда опомнился – ужаснулся, на что стал похож – заросшее животное с мутным взглядом, плохо соображающее, что делать дальше, как жить… Сдался в госпиталь, из запоя вышел, нервы подлечил. И снова воюю.
Коваль молчала. Кошмар какой – так буднично рассказывает, что грохнул человека… Верно говорят, что у военных меняется восприятие жизни, отношение к смерти, к своей и, особенно, к чужой. Словно поймав ее мысль, Федор вздохнул:
– Убить человека легко, Маринка. Гораздо сложнее убить собаку, курицу… А человека – легко…
– Я это знаю, Федя. В моих руках постоянно чьи-то жизни. Один неверный жест, чуть больший нажим на скальпель – и все.
– Если ты понимаешь, что жизнь бесценна, то почему позволяешь какому-то ублюдку играть со своей? – жестко спросил Федор.
– Не надо, пожалуйста! Я не хочу больше это обсуждать.
– Надо! – отрезал он. – Я не позволю тебе делать этого, никогда, слышишь? С этой минуты я буду рядом с тобой, днем и ночью. И никто не посмеет коснуться тебя даже пальцем.
– Приступ жалости или угрызения совести? Не нуждаюсь! – Марина надменно вскинула голову и смерила непрошенного защитника взглядом.